После обеда Урсула со своей питомицей хотели остаться с Бертой, чтобы та показала им, как готовить ужин. В конце концов, Агате предстояло обучиться всей кухонной науке, если она собиралась стать хорошей женой. Но неожиданно кухарка воспротивилась и силком погнала их на улицу.

– Давайте-давайте, – велела она, – пока солнце не зашло. Порезвитесь хоть! Нечего тут сидеть в духоте, а не то угорите. Налюбуетесь еще на эту проклятую кухню, глаза б мои ее не видели!

Снаружи все сверкало, а холодное декабрьское солнце выбелило тени на милю вокруг. Небо, голубое и прозрачное, звенело от холода. Перед поместьем Урсула и Агата обнаружили засыпанный снегом фонтан. Они откопали его, и их взглядам открылся высокий каменный юноша, обвитый виноградной лозой, с гроздью в одной руке. Разметя снег, они сорвали с него единственный покров, так что он вырос перед ними совершенно нагой, с бесстыдной улыбкой на красивом лице. Урсула живо закрыла глаза Агаты рукавицей, но девочка возмутилась: трудились они вдвоем, а на результат любуется только одна!

Потом они еще побродили по заиндевевшему саду и побросали друг в друга снежки. Рыхлый снег неохотно слеплялся в шары, и приходилось довольствоваться снежными брызгами. Агата быстро устала и замерзла, поэтому Урсула остановила игру. Глядя, как девочка тяжело дышит после нескольких коротких пробежек, нянька подумала, что, возможно, ее действительно не помешало бы показать доктору. Уж слишком скоро она выдыхается. Сама Урсула в детстве могла носиться по улицам без устали от рассвета до заката.

Обойдя поместье, у западного крыла они наткнулись на конюшню, где хозяйничал Харман. Один из коней как раз стоял на развязке, и конюх проверял его копыта. Урсула осторожно погладила длинную вытянутую морду лошади, а Агате Харман даже разрешил угостить ее морковкой, оставшейся после обеда. Все время, что они там провели, парень не спускал с Урсулы липкого взгляда, а на прощанье крикнул:

– Захочешь покататься верхом – заходи!

Вечером, уложив Агату спать, Урсула вернулась в одну из парадных комнат на втором этаже – ту, которая полюбилась ей больше всего. Здесь в алькове была небольшая кровать, скрытая занавесками, на случай, если захочется отдохнуть, а напротив целую стену занимал гобелен, на котором мастер выткал юную женщину в голубом платье. Красавица полулежала на скамье, разморенная полуденным солнцем, и выглядела совершенно счастливой.

Стараясь не тратить лишних свечей, Урсула устроилась у камина и принялась за штопку. Отвратительные мелкие прорехи, рассыпанные по всему сукну юбки, будто издевались над ней: стоило заштопать одну, тут же находилась другая… Когда работа уже расплывалась перед глазами, Урсула отложила рукоделие, встала и потянулась, чтобы размять спину. Прошлась по комнате, заглядывая в шкафы и изучая вышивку на гобелене. Из зеркала на нее глядело ее отражение. Прежде она никогда не видела своего лица так отчетливо и испугалась этой ясности. В ее доме не водилось зеркал, и рассмотреть себя можно было разве что в бадье с водой.

Сейчас она изучила себя и внезапно поняла, что хорошо смотрится на фоне гобелена и затейливой резной мебели. Да, она вполне могла бы хозяйничать здесь ничуть не хуже любой другой девушки, какую Кристоф Вагнер возьмет в жены! Решала бы вместе с Бертой, что подать к ужину, встречала мужа с охоты и вышивала золотой нитью, сидя у распахнутого окна. А еще носила бы роскошные наряды и модно причесывала волосы, пряча их под тонкую серебристую сеточку. Родила бы супругу столько детей, сколько он пожелает, и ни слова не сказала бы о его любовницах, коих он, конечно, заводил бы множество.