Бибби снова трагически воздела руки вверх и хлопнула себя по ляжкам. Но подчинилась, и ее башмачки застучали вверх по лестнице.

— Что ж, — я еще раз с радостью осмотрела чистый зал, — сейчас я переоденусь и мы вместе вымоем окна. В них красивые витражи; станет не только светлее, но и красивее, когда будут видны разноцветные стекла.

— Дорогие, — оценила старуха. — Должно быть, в свое время они стоили кучу денег?

У меня сердце сжалось, когда в памяти моей воскресли не мои, чужие воспоминания о том, какой красивой и праздничной раньше была таверна! И какое запустение сейчас…

— Да, — ответила я, с трудом проглотив ком в горле. — Но хватит болтовни. За дело!

Я поднялась к себе, спрятала драгоценную бумагу и сменила черный наряд на свое обычное одеяние, на поношенное платье непонятного цвета и на старый передник. Волосы убрала в узел потуже, чтоб своими веселыми кудряшками не лезли мне в лицо и не мешали, и спустилась вниз, к Ханне.

Та уж старалась вовсю.

Она не только отмыла стены, но и выскребла на лестнице каждую ступень, так, что и песчинки лишней не было.

Исчезли и паутина, и жир, и копоть. Таверна преображалась, становилась похожей на новую, только что отстроенную.

На столы я постелила новые скатерти, те самые, из сундучка с приданым Мари. Безо всякого сожаления и без раздумий.

Я знаю — сама она ни за что бы так не сделала.

Она до конца цеплялась бы за свою крохотную и уютную мечту. За зеленое подвенечное платье. За свежие скатерти для своего стола. Она никогда не рассталась бы с ними, и даже сидя в канаве, нищей и грязной, она не открыла бы этого сундучка.

Но мне на эти скатерти было плевать. Жалеть тряпки, погибая? Вот еще!

— Закончим с залом, — пропыхтела я, волоча очередное ведро с ледяной водой из колодца, — и вымоем все комнаты. Они тоже должны быть чистыми, свежими, в постелях не должно быть ни единой блохи! Застелем свежим бельем, — привет, сундучок с приданым Мари!

— Как прикажете, госпожа, Мари, — покладисто ответила Ханна.

Окна я мыла сама, боялась, что энергичная старуха с ее жесткой щеткой повредит цветные стекла. Да, мне пришлось изодрать на тряпки свою простынь. Но она и так была старой и дырявой. Ничего, посплю на голом тюфяке, набитом соломой! Не заслужила еще на кружева и гусиный пух!

Я оттерла дубовые рамы и витражные стекла, распахнула окна, чтоб выветрить затхлый, застоявшийся воздух, пропахший тысячью неприятных запахов. Свежий ветер ворвался в зал, прокатился холодком по влажному полу.

— Ханна, — сказала я, вдыхая этот ветер свободы, начала новой жизни, — сходи-ка в лесок, в то место, где жил иноземец странный. Это теперь мой лес, не бойся. Срежь там лап елей да цветов каких поздних. Свяжем венки, украсим стены. Пусть лучше тут лесом пахнет, чем кислятиной! Еще грибов набери, на похлебку.

— Обещали накормить, а сами пашете на мне, что на молодой кобыле, — проворчала старуха недовольно. Она очень устала, потому что трудилась на славу. Да, небольшой отдых ей не помешает.

— На кухню сходи, — разрешила я. — Там в котле остатки варева. Что найдешь, все твое. Ах, да — к Гансу еще зайди. К Гансу Лесорубу. Знаешь, где он живет? Скажи, что завтра его помощь мне понадобится. За плату, конечно. Будем кое-что копать в лесу и сюда перевозить.

Старуху дважды упрашивать не пришлось. Она живо подобрала юбки и рванула доедать остатки нашей похлебки. А я осталась в зале, тихонько присела на чистую лавку, вдыхая свежий воздух, врывающийся в окна.

Что ж, теперь это моя жизнь. Это я осознала в полной мере.