Стуча зубами, и еле переставляя тяжелую, как бревно, затекшую ногу, я заковыляла к дому. Надо развести огонь в печи, согреть кашу, которая уже, наверное, совсем остыла, поесть, отогреться...

Девицу искать не пришлось. Эта нахалка сожрала мой ужин и теперь дрыхла на моей постели, завернувшись в мое одеяло с головой. Вот наглости-то! Невольно ощутила я неприязнь к ушлой попаданке. А кричала-то как! «Спасите! Помогите!» А теперь от нее самой мое спальное место спасать придется.

Хорошо, что каши я сварила много. Думала на два дня хватит, а теперь осталось на один укус. Я раздула огонь в печи, скинула грязные вещи и достала последнюю рубаху. А ведь только сегодня утром чистое надела. Я покосилась на спящую в моей постели девицу виноватую в том, что я снова извозилась в грязи. У-у-у! Заставлю завтра стирать!

Пока бегала за рубахой, остатки каши слегка подгорела. Я быстро, не чувствуя вкуса, проглотила еду, запила свежим вечерним молоком из стазис-шкафа и отправилась спать.

Правда, сначала пришлось вытолкать на край постели сопевшую во сне девицу. Перина у меня одна, и я за неделю по ней соскучилась. Девица явно не аристократка, и со мной в одной постели поспит. А если же ее не устраивает, пусть идет походную постель стелет и ложиться, где хочет.

Но девицу все устраивало. Перед рассветом стало прохладно, она второе одеяло с меня стянула и так крепко в него вцепилась, что мне пришлось вставать. Солнце еще пряталось за горизонтом, но ночь уже стала прозрачнее. И теперь можно было разглядеть, что за девица мне испортила вчерашний вечер.

Она точно не аристократка. Совсем не аристократка, несмотря на нежные ладошки без единой мозоли, и удивительной красоты ногти. Никогда такие не видела. Длинные и острые, как когти у драконов, а сверху узоры разноцветные нарисованы. С такими не поработаешь, испортить жалко.

И ноги тоже, как у аристократки: узкие, длинные, ни единого натоптыша. Ногти, как и на руках, краской намазаны. Я рядом свою лапищу поставила и вздохнула тихонько. Ведь я почти принцесса. Мой отчим-то целый наследный принц.

Всхлипнула и стерла с уголка глаза непрошеную слезу. Каждый раз, когда вспоминаю, как Он предал маму, позволил ей умереть, сердце сжимается от боли.

Я уже подоила Козу-Дерезу и, процедив, поставила молоко в стазис-шкаф. Накормила-напоила животных, птицу, собрала яйца, затопила маленькую печь, нагрела воды, развела щелок, слегка простирнув грязные рубахи, замочила в свежем растворе, замесила тесто на пироги, потому что захотелось чего-то вкусненького, набрала и помыла для начинки щавель, его у ключа видимо-невидимо росло, нарубила его и с медом смешала, пироги налепила, в печку сунула, приготовила на завтрак яичницу с копченым окороком, которым со мной поделились разбойники, заварила ароматный чай из луговых трав, собранных мной в эльфийском лесу, простирнула рубахи, прополоскала в ручье, на просушку развесила, а девица все в доме пряталась.

И я решила посмотреть, может она проснулась уже и сидит, выйти боится? Все же вокруг незнакомое, странное. Мне, кажется, я бы боялась.

Но девица спала. Светленькая, со слегка волнистыми волосами, с длинными, загнутыми ресницами, намазанными сажей. Это понятно. Они у нее, небось, как и волосы светлые, если не вглядываться, то и не видно будет совсем. Была бы я такая белобрысая, тоже бы чернила. И ресницы, и брови...

Она лежала на спине, приоткрыв рот, с черными кругами под глазами, не шевелилась и, кажется, не дышала. Я испугалась, вдруг померла эта попаданка ненароком. Носком домашней туфли в нее ткнула... Нет, живая.