Волк усмехнулся, вынул вертел из огня. Как-то не обжёгся. И направился ко мне, покачиваясь на ходу, и член в лёгкой эрекции тоже качался. Шёл на своих двоих, поэтому я в сторону к своей стойке отошла, чтобы с ним не сталкиваться. Он здоровый и высокий.

Оборотень прошествовал в ванную и сразу залез в корыто. Торчали вверх волосатые колени, руки расправил по бортам.

Я как глянула на него, так и ахнула.

У него от морды почти ничего не осталось. Она сплюснулась, выделялся длинный нос, губы, борода. Брови улетали к вискам и в волосах пропадали. Вверх между волчьих ушей стоял небольшой меховой гребень. Как у Нила Ильича, когда он ко мне на консультацию пришёл в шарашкину контору.

Это прибавило оптимизма.

То есть оборотень медленно превращался в человека.

Это было обнадеживающе!

Я вещи скинула на вешалку и, взяв бутылку дегтярного шампуня, решила оборотня действительно вымыть, а потом его расчесать и, может, с собой спать уложить, но необязательно.

Шампунь на меху пенился очень хорошо. Владимир откинул голову назад, от удовольствия закрыл глаза, когда я активно массировала его гребень и за ушами чесала.

— Вымоемся, у огня высушим шкурку, и я тебя расчешу, — тщательно намылила его бороду. Оборотень балдел, улыбался широченным ртом.

Мне нравилось ухаживать за ним. Проявлять заботу и внимание. Я, наверно, не просто так в гостиничный бизнес пошла, хотя там и много конфликтных ситуаций, всё же хозяйничать и заботиться – это мой основной инстинкт.

С трудом вытащила затычку и включила душ, бережно смывая мыло со шкуры. Я только пальчиками надавливала на мощное тело, оно послушно двигалось. Оборотень наклонился вперёд, и я его гребень, что тянулся по спине, сполоснула. 

Он встал в ванной в полный рост. Она его выдержала. Ополоснула хвост, потом волк повернулся ко мне передом. Скрывая свой румянец, я его причиндалы мыть не захотела.

Приготовила ему простынь, потому что нет такого полотенца, которым можно вытереть этого… самца.

Чтобы торчащий орган меня не смущал, тут же предложила Владимиру Гурьяновичу грубую чёрную юбку.

 Он сам запахнул ткань на бёдрах, видимо, не впервой носил такую вещь, ловко завязал на поясе верёвки.

Лапой своей меня подтолкнул в сторону зала.

В костёр я подкинула ещё дровишек, что были сложены у стены. Мы сели друг против друга, и волк осторожно отрезал мне от туши куски самого мягкого и прожаренного мяса. Оно оказалось вкусным. Посоленным и поперчённым. От приходящей сытости я разомлела и стала немного довольной.

— Сядь ко мне спиной, — приказала я Владимиру, и он послушно подсел ко мне. 

Взяла щётку и начала вычёсывать его космы, разделяя густые длинные волосы на пряди. 

— Когда я была маленькой, моя мама плела мне косички. Она могла их заплести, потом расплести и начать заново. И однажды я уснула под это дело. Мама меня очень любила. А я её. Никогда меня не ругала. Надо же! Просто поразительно, как можно так любить.

Владимир Гурьянович повесил морду и ослаб телом. Потом неожиданно встрепенулся. Извернулся и уставился на меня во все глаза.

— Что? — удивилась я, точнее испугалась, отползла от него.

Оборотень облизнулся, нахмурил тёмные с сединой брови. Потом усмехнулся и хрипнул утробным, глубоким голосом:

— Баюн!

— Кто? Я? — рассмеялась. — Ты просто спать хочешь.

Он улыбался. Поднялся на лапы. Я всё так же продолжала его опасаться, и он это приметил.

Не пугал. 

****

Владимир Гурьянович решил обустроить семейное гнёздышко. Детскую кровать отнёс в соседнюю комнату, оттуда вернулся с двуспальной, которая с трудом пролезла в дверной проём.