– Это жрите сами. – Он указал на плошку с кашей. – А я жду яичницу. С беконом. И помидорами.

– Помидоров нет. – Кухарка остервенело начищала песком сковородку и, увлеченная сим, несомненно, важным занятием, не соизволила обернуться.

– Тогда с сыром. Или сыра тоже нет?

Сыр в наличии имелся.

– Райдо! Вам нельзя!

– Чего?

– Жареное! И жирное! Острое! Вы должны придерживаться диеты, и тогда…

– Жизнь моя будет мало того что короткой, так и вовсе безрадостной. – Райдо сделал глубокий вдох, пытаясь совладать с болью. Кулаки разжал.

И руку на плечико Дайны положил. Плечико было узким и горячим. Обнаженным… как-то Райдо не особо разбирался в том, что положено носить экономкам, но помнил, что прислуга матушкина носила платья серые, закрытые.

Дайна вздрогнула и голову подняла. В глаза смотрит.

И собственные ее томные, с поволокой.

– Послушай меня, радость моя, – Райдо экономку приобнял, привлек к себе, она тоненько пискнула, но отстраниться не попыталась, – убралась бы ты в доме, что ли, а то по уши скоро грязью зарастем…

– Что?

Дайна моргнула. И губки свои поджала, состроила гримасу оскорбленную.

– Убраться надо, – терпеливо повторил Райдо. – Пыль там протереть, полы помыть. Окна опять же… не знаю, чего еще там делают, чтоб чисто было.

– Мне?

– Ну не мне же. Ната вон возьми. Или найми кого, если сама не можешь. Но это позже. А пока я жду свою яичницу. С беконом и сыром.

Он выпустил Дайну, которая осталась стоять, все так же запрокинув голову, а на круглом личике ее появилось выражение обиды.

Вышел. И дверь прикрыл осторожно, не столько потому, что не желал хлопнуть ею со всего размаха, сколько затем, что боялся отпустить.

В коридоре накатило. Резко, как бывало, когда тварь вдруг разворачивала хлысты побегов, лишая возможности не то что двигаться – дышать.

А он все равно дышал.

Стоял, упираясь в треклятую стену руками, которые мелко подрагивали.

Глотал слюну.

Радовался, что Дайны нет. Полезла бы со всхлипами, с суетливым своим сочувствием, от которого только хуже. Нат вот знает, что когда накатывает, не надо Райдо трогать.

Он справится.

И сейчас тоже. Уже справляется. Еще мгновение и стену отпустит… и уйдет. До следующей двери всего-то пара шагов. А там до столовой, которая его раздражает, поскольку слишком большая для одного.

Но яичницу подадут туда.

И Райдо съест ее, хотя есть больше не хочется, а хочется лечь, свернуться клубочком и, вцепившись в собственные руки, завыть. И надраться, конечно. Он сегодня почти и не пил, потому что пить при детях нельзя. А малышка не спала, смотрела… нехорошо пить при детях…

…альва ее забрала.

…не уйдет из дома, если в голове хоть капля мозгов осталась…

…на улице дождь, а с утра и заморозки были, и значит, скоро похолодает, а там и снег, и зима… куда ей идти зимой? Леса спят…

Райдо, если бы мог, рассмеялся бы. Надо же, сам едва-едва на ногах держится, а туда же, про альву. Она небось, будь такая возможность, убила бы. И к лучшему, глядишь, не было бы так больно.

Приступ закончился резко. Боль не исчезла, откатилась, позволяя нормально дышать, и слюну утереть, и увидеть, что слюна эта – красная, а значит, до легких добралась треклятая лоза. И уже недолго ждать. Неделя? Две?

Если заморозки, то уснет…

…хорошо бы до весны дотянуть, увидеть, как расцветают яблони… говорили же, что это охрысенно красиво…

Дурак.

Как жил дураком, так и помрет. Яблонь ему не хватает. Главное, чтобы вискаря хватило. С вискарем Райдо долго продержится. С вискарем он не то что весну, последний день мира встретит.

Он почти уже ушел, когда раздался скрипучий голос кухарки: