А, Франки-Штейн. Что ж, не так обидно за Лудестию.

И, похоже, моя попытка самостоятельно развеять щит всё же повлияла на его крепость.

– Они готовят новый залп! Это шоковые!

И вновь громыхнуло. Часть матросов Бари просто смело волной шоковых орудий Франки-Штейна.

Меня прикрыли мои щиты. Вот только после такого потрясения они ушли на перезарядку, оставив меня беззащитным перед выстрелами вражеских матросов.

Но им уже не было до меня дела! Кто-то проорал:

– Оставьте солнцеголового капитану! Готовьтесь к абордажу!

Матросы наблюдали, как с огромной скоростью на них несётся Франки-Штейн. Марси решила выжать всё из водяной пушки, чтобы ускориться, насколько это возможно, и прийти на помощь своему капитану.

К тому же, когда Франки-Штейн стартовал, он водяной пушкой разбил щит ближайшего корабля, который тут же добил малый линкор капитана Буше.

Всё это я отмечал краем сознания, быстро поднимаясь по вантам.

В меня выстрелили откуда-то сверху. Но последнюю заначку – слабенький щит из кольца – там на палубе я не использовал, поэтому сейчас он смог заблокировать выстрел Бари.

Корабль тряхнуло. Франки-Штейн ударился бортом о Лудестию.

– За капитана!

– Вали их!

– Поможем капитану Лагранджу!

– Вернём Лудестию достойному!

Про «достойного» кричал Ральфи. Вместе со своей спасённой командой, он был на борту Франки-Штейна и, разумеется, присоединился к абордажу.

Но бой на палубе Лудестии проходил будто бы далёко-далёко от меня. В тысяче морских миль. Или же где-то в первом море…

Потому как я по снастям добрался аж до грота-бром-бам-реи. Я стоял на самой верхней рее Лудестии и смотрел на Бари.

– Ты в самом деле от меня не отстанешь? – процедил он.

– Нет, – ответил я голосом Леона Джонсона.

– Решил сразиться со мной в своём истинном виде? – скривился Бари.

Я молча кивнул. Солнце светило на нас так, что взгляни кто снизу, он начнёт щуриться и даже не сможет рассмотреть лиц. А с других кораблей толком ничего и не разглядеть – ракурс не тот.

– Что ж… – осклабился он. – Я буду рад снова убить тебя! Ты даже не представляешь, как я всё это время жалел, что не пронзил твою тушу саблей!

Я тяжело вздохнул и покачал головой:

– Я даже не представляю, за что ты меня так ненавидишь.

– Вот! – закричал он. – Ты всегда был таким! Всегда себе на уме, не понимая, что мир куда хуже, чем ты считаешь! Что глупо тратить жизнь на заботу о всяких бестолковых алти, или нищебродов из других морей. Ты…

– Бари, – холодно прервал его я. – Мне в самом деле сложно понять, что за ерунду ты несёшь. Полагаю, это то, что другие называют алчностью и завистью. Я не разглядел в тебе эти качества… признаю. Я верил в тебя больше, чем в кого-либо. Видел в тебе… брата по духу. Самого близкого брата. И даже подумать не мог, что ты готов меня подло отравить. Что для тебя золото важнее чести и жизни других людей. Заметь, не преступников и пиратов…

– Да-да-да! Ты нюня и размазня, и…

– Бари! – вновь перебил его я. – Сука, ты не дослушал.

– Ну? Удиви?

– За то, что ты, гнилая душонка, отравил меня, я прощаю тебя.

Он опешил, широко распахнув рот.

Я же скривился, чувствуя, как сдерживаемые эмоции рвутся наружу, но в этом теле – теле Леона Джонсона, не могут породить структурные вибрации.

– Но за то, что ты, мерзавец, натравил мою Лудестию на моих друзей, я не прощу тебя никогда, – прорычал я, срываясь с места.

Он едва успел заблокировать мой удар. И я тут же продолжил на него напирать.

В этом теле я слабее.

Но!

В этом теле меньше беспокоят травмы, полученные в моём основном облике. А ещё в этом теле я могу сражаться немного иначе. Мои движения не так мощны, как в теле сильного солнечного алти, но они чётче.