– Князь, но как же…

– Я давно не князь, – твердо сказал Ефросин. – Я инок, смиренный инок. И прошу, не мучь меня больше, не отвлекай от занятий, – и он любовно провел ладонью по книгам.

Несколько минут Онисифор сидел молча, переваривая услышанное.

– Как князю будет угодно, – наконец произнес он. – Но как же моя клятва?

– Я освобождаю тебя от нее.

Онисифор пожевал губами. Он как-то сразу сник, сгорбился, постарел.

– Возвращайся в Спасо-Каменную обитель, – продолжил Ефросин. – Ты столько лет не знал покоя, проведи остаток дней в монастырской тишине. О душе, о душе позаботься.

– А василиски? Куда им?

– К сожалению, человеку, владеющему искусством убивать, всегда отыщется место на Руси. Определи их в новгородскую дружину.

– О-хо-хо, – горестно вздохнул Онисифор. – О-хо-хо.

– О чем ты горюешь? – спросил преподобный Ефросин, и его лицо чуть зарделось от сдерживаемого гнева.

«Княжеская порода, – подумал Афанасий. – Никакой схимой не усмирить».

– Что, еще крови христианской хочется? Неужели ты не понял, что главные наши беды от междоусобных свар?! Ни литвины, ни печенеги не принесли Руси столько горя, сколько чванливые князья. Заносчивость, гордыня неуемная и мстительность – вот враги земли нашей.

– Так что же, князь, забыть кровь отца твоего? Муки его забыть? Простить убийц?

– Он отомстит, – поднял к потолку указательный перст Ефросин. – На Него полагаюсь. А в смерти великого князя и его семьи – родственников моих, да и просто душ православных – быть повинным не желаю.

– Об одном тебя, князь, прошу, – решительно произнес Онисифор. – Хочешь схимником быть – будь, не желаешь в суете мирской пачкаться – не пачкайся. Но я батюшке твоему обещал тебя хранить и все эти годы обещание исполнял. Больше удерживать людей своих в Трехсвятительском я не могу, пусть каждый своим путем идет. Но вот этого юношу прошу тебя, князь, рядом оставить. На него в минуту трудную положиться сможешь.

– Твои люди в Трехсвятительском? – удивленно воскликнул преподобный. – Кто такие?

– Кого в ближайшие дни недосчитаешься, они и есть. А про Афанасия что скажешь?

– Значит, к укладу монастырскому он привычен? – спросил Ефросин. – И читать любит?

– Да он вырос в монастыре, – подтвердил Онисифор. – Другой жизни не знает.

– Ладно, пусть пока остается, – разрешил Ефросин. – А дальше посмотрим.

Это пока растянулось на десять лет.

Утром Афанасий пошел проводить наставника. Поскрипывал под ногами молодой снег, из-за нежно розовеющих вершин деревьев величественно выплывало солнце. Над просекой, по которой они шли, высоко висели молочно-голубые облака. Безгласная, строгая красота леса располагала к молчанию. Не вымолвив ни слова, добрались до опушки. Сугробистое поле пересекала протертая санями дорога, прямая, точно стрела. Онисифор обнял ученика, и тому показалось, будто глаза старика заблестели.

– Князя оберегай, – почти шепотом произнес он. – Дед твой верно служил, и отец. Сейчас настал твой черед. Князья наши бесшабашные, о себе не думают. Он тебе указывает, ты кивай, но дело свое знай. Понял?

Афанасий кивнул.

– И еще запомни – жизнь возле князя похожа на перевертыш. Сегодня ты здесь, завтра там. Сегодня в черной избе – завтра в белокаменных палатах. Ни о чем не сожалей, служи верно и помни: для этого ты родился, для этого воспитан. Вот тебе мое благословение.

Онисифор перекрестил ученика, повернулся и пошел по дороге. Он почти скрылся в голубой дымке, изрядно уменьшенный расстоянием, а Афанасий все смотрел ему вслед. Вместе с этим стариком уходили его детство и юность, уходили семья, дом, уходило теплое прошлое, оставляя его в холодном настоящем. Только сейчас он осознал, что неулыбчивый и требовательный Онисифор был для него не наставником, а отцом, и расставание причиняет ему неведомую до сих пор душевную боль. Афанасию подумалось, будто видит наставника в последний раз.