«Князь, – произнесла графиня мне вслед, – помнится, вчера за ужином вы сказывали, что волнуетесь за судьбу кампании?»

Я остановился и внимательно посмотрел в полумрак часовни – такого я не говорил.

«– Надейтесь, надейтесь, – произнесла она, и я, вздрогнув, побежал к коляске.

– Опусти верх, – велел я кучеру».

Я сидел прямо, как будто не мог расслабить члены, и смотрел перед собой. Солнце поднялось уже высоко и било в глаза. Лошадь одного из казаков прихрамывала, и он оттого в такт ее движениям привставал на стременах. Лошади пошли быстрее, вытянувшись в два ряда. Сухая бурая пыль поднялась до подпруги и долго еще висела, оседая на глубокие следы подков.

Дядя призвал сонного Федора и приказал послать человека узнать о пожаре.

– Затем, – продолжил он, – в Вильну был доставлен высочайший рескрипт о прекращении похода. Победа Веллингтона сделала его ненадобным.

– Да, – сказал Сергей Васильевич, – настроивши струны на военный лад, не вдруг заиграешь на них мирную песнь.

– Ну, – невесело улыбнулся дядя, – я слушал другую мелодию…

– Мы всё никак не выступали, – сообщил нам с Невревым Сергей Васильевич, – молебны, угощения, праздники следовали одни за другими беспрестанно. Солдаты на радостях помогали жителям управиться с жатвой.

– А я так желал отправиться немедленно, – добавил дядя.

– Что же было дальше? – спросил я.

– Дальше я прибыл в Петербург и просил отставки, но мне было отказано. Войска ведь ввиду неясной ситуации в Европе еще некоторое время находились под ружьем. Только гвардия быстро вернулась. Надо спать идти, вот что.

– Дядюшка, а как было имя Радовской?

Молчание.

Мы с Невревым остались одни и решили выйти на улицу. Было морозно. Огонь пожара рассеивал тьму над Зимним дворцом, небо над ним было темно-красным.

– Да-с, – сказал Неврев задумчиво, – какую, однако, сказку нашел твой дядя.

– Что́ же тут сказочного? Ты веришь в сказки?

– Отчего же не верить, если они прекрасны… Других, впрочем, не бывает, – добавил он, помолчав, со вздохом. – Смотря по тому, как рассказать. Иной раз и роман впопыхах модистки и пьяного подпрапорщика обернется восточной легендой.

Я задумался. Правда и то, размышлял я, что деяния наших отцов зачастую кажутся нам убедительнее и громче наших собственных, хотя кровь проливаем мы все одинаково, любим и умираем – тоже, обучившись этим наукам в «преданьях старины глубокой». Но, быть может, придет время, когда некий задумчивый юноша из далекого далека будет внимать уже историям наших дней, чтобы одни взять за образец для своих детей, другим же, если угодно, подражать самому, – зло, но справедливо.

В моей комнате было жарко натоплено и поэтому душно. Я спал плохо, и мне снилось, как дядя в нелепом мундире и с орденом на шее венчается с графиней, которая предстала мне в виде нашей дебелой светловолосой кухарки с веснушчатым рыхлым лицом, и венчается почему-то не в церкви, а в середине Невского проспекта. Сильно и радостно взмылся вверх стройный акафист. Рога и тимбалы завывали в ушах. Улица полна людей, они все шагают туда, где золотой шпиль Адмиралтейства пронзает пасмурное небо, и время от времени какие-то незнакомцы, закутанные в испанские плащи, исчезают в переулках.

Вот ведь как бывает, думал я, сидя в дядиной библиотеке, – живешь, к примеру, с каким-нибудь человеком, помнишь его с детства, известна тебе сложная или несложная его биография, знаешь его, кажется, как свои мысли за вчерашний день и даже не думаешь о нем по причине частого соприкосновения. Тебе говорят: «Алексей Иванович большой поклонник оперы, не так ли?» – «Ну что вы, – снисходительно улыбаешься ты, – он терпеть не может никаких звуков, даже скрыпа кровати, что же сказать про музыку?» – «Странно, – отвечают тебе с удивлением, – а мы вчера встретили его в опере. Как он метко оценил интермеццо, с огромным чувством, к тому же!» Тут уже наступает пора удивляться тебе.