«– Правильно сделали, что изгнали их из обеих столиц. Они влезают не в свои дела и уловляют шаткие души. Я уже не говорю о том, что все они просто шпионили у нас, да так развязно, что хоть святых выноси. – Примерно так говорил я. – Россия в этой чести не нуждается.

– Я бывал в Петербурге, – заметил мой собеседник, – и знаком с т-те Svetchine. Вот вам скорый пример не политической эмиграции, которая только утомляет Европу, а эмиграции духовной.

– Пожалуй, это так, – отвечал я, – но вы лишь подчеркнули мою мысль. Увы, Софья Петровна подпала под влияние сардинского посланника де Местра. Как же умело этот человек совмещал несовместимое.

– Ну, у русских есть неизменное правило понимать любую личную симпатию в политическом смысле.

– Что́ ж, таковы уж особенности нашего государственного мышления, и заметьте, кстати, что они дают свои плоды – не французская армия идет в Россию, а русская во Францию.

– Но говорим-то мы с вами на французском языке, не правда ли? – ловко парировал пан Анджей».

Дядя вздохнул.

«– Пусть так, – продолжил я, – но как же вы можете принимать идеи человека, когда в них утверждается такое истерическое насилие?

– Это вы де Местра имеете в виду? – спросил ксендз. – Палач – исполнитель дела божьего на земле.

– Палачи бывают обычно у обеих сторон, – заметил я, – вы которого разумеете?

– Освященного. Что же до т-те Svetchine, то в вас, князь, согласитесь, играет возмущенный патриотизм, а это чувство не всегда необходимо. Договор, заключенный с Богом, уничтожает все прежние обязательства.

– Заключивши раз, зачем стремиться к следующему?»

Одним словом, так пикировались мы до первой подставы.

– Кстати, однако, – снова вздохнул дядя, – Свечина, таки через два года переехала в Париж. Говорят, теперь она у них почти святая. Еще бы! – воскликнул дядя. – На тысячи-то душ.

– Так вот, – продолжил он, – пока меняли лошадей, мы вышли размяться и топтались возле кареты.

«– А скажите, пан Анджей, что за места, куда мы едем? Я слышал что-то о тамошнем обществе, например, о старом графе Радовском. О его дочери прямо легенды ходят.

– Неужели? – он пристально посмотрел на меня, и мне почудилась улыбка, но было темно и я не был уверен.

– Что-то такое приходилось мне слышать и про ее мужа, – схитрил я, – то ли какого-то пруссака, то ли саксонца.

– Графиня свободна, – ответил он.

– Ну, значит была в браке.

– Что́ за стремление непременно обручить ее, – рассмеялся священник, – никогда не была, князь.

– А вы знакомы ли с графом?

– Думаю, да, – улыбнулся он, – ведь мой приход в его усадьбе.

– Вот как, – удивился я и подумал, что перехитрил сам себя.

– Скажите, пан Анджей, – обратился я к нему, забираясь в карету, – правда ли то, что дочь графа будто бы восточных кровей?

– Как вам сказать, – задумчиво проговорил он, – мне кажется, что это только слухи.

– Но вы же видели ее не раз, конечно!

– Видел, видел, но что с того? Ведь и меня иногда называют испанцем (“Что недалеко от истины”, – подумалось мне)».

В общем, ничего толком я не узнал, кроме одного, являвшегося для меня самым главным, а именно, что графиня Радовская не состояла в браке.

«– Мы едем в город или прямо в усадьбу? – спросил я.

– Прямо в усадьбу. Сами всё увидите».

Он развел ухоженными, но крепкими руками, и я подумал, что такими руками одинаково хорошо держать и распятие, и пистолеты.

«– Да, да, – поспешил согласиться я, замирая от внутреннего трепета».

Лишь теперь, то есть тогда, – поправился дядя, – я понял вдруг, какая редкая удача выпала на мою долю. Какое стечение обстоятельств! Я сделался терпелив и держал себя в руках.