Прямоугольная упаковка ложится рядом с йогуртами.

Durex и Danone. Даша и Маша, любовница и жена.

Вот и я стал настоящим бизнесменом, думает Никита, ничуть не хуже Кости. Хорошо еще, квартиру Даше не снимаю, деньги в семью несу, как порядочный.

Касса выщелкивает чек, мальчик долго выгребает из куртки мелочь, девочка лезет в сумку, вынимает из кошелька последнюю купюру. Мальчик сует презервативы в карман, перехватывает бутылку за горлышко, другой рукой обнимает блондинку за талию. Они идут к выходу, в дверях останавливаются.

На улице – мокрый февральский снег, промозглый ветер, машины разбрызгивают грязь.

Они целуются еще раз, и мальчик, приоткрыв дверь, пропускает девочку вперед.

Никита смотрит им вслед, потом вынимает из тележки Durex и возвращает на полку.

Маша сидит в своем любимом кресле. Даже не зажигает свет. Даже не встает, когда Никита открывает дверь.

– Смотри, что я принес, – кричит Никита.

Он водружает на поднос все восемь баночек йогурта, кладет рядом чайную ложку, опускается перед Машей на ковер, утыкается лицом в ее колени.

Маша улыбается уголками губ.

– Спасибо, – говорит она и целует Никиту в затылок, точь-в-точь как давешний мальчик свою подружку.

– Я забыл, какой из них ты любишь, – говорит Никита, – поэтому купил все.

– Милый, – отвечает Маша с легким раздражением, – ты забыл, что я этого не ем.

– А когда-то любила.

– «Данон» уже давно испортился, – едва заметно пожимает плечами Маша.

То, что мы когда-то любили, давно испортилось, думает Никита. И наша любовь, наверное, тоже. Наверное, мы просто не умели как следует любить.

– Может быть, икры? – предлагает он.

– Я просто не голодна, – отвечает Маша.

Ну что ты будешь делать. В самом деле!

Если время податливо, как глина, если душа в бесконечных странствиях бросается взад и вперед, почему нельзя увидеть будущее? Почему мне вечно показывают прошлое, думает Маша, почему в моем персональном домашнем кинотеатре на зыбкой грани между явью и сном не проступает то, что будет со мной?

Наверное, я знаю и так. Многие сказки начинаются одинаково: жили-были старик со старухой, а детей у них не было.

Старик и старуха из сказок – это, наверное, как раз и есть лет сорок – сорок пять, возраст, когда уже не остается надежды. Тут поможет только чудо: Бог явится, одарит второй буквой «р» в имени, от твоих чресл произведет избранный им народ. Горошинка закатится в щель между половицами, сосновый чурбачок оживет, снежная девочка заговорит, отрубленный палец превратится в мальчика, из цветка родится девочка. Птица-кукушка высидит сорок куриных яиц, репка в печке обернется младенцем, на худой конец полено станет мальчишкой, хотя для этого даже старуха не нужна.

Значит, жили-были старик со старухой, и было им сорок лет.

Сколько лет было моим приемным родителям, когда они забрали меня из детского дома? Забрать ребенка из детского дома гораздо лучше, чем удочерить полено или репку. Но Маша хочет своего ребенка и только своего. Потому что считает: приемные дети всегда уходят.

Маше было двадцать четыре, когда родители решили уехать. Получили документы на всю семью, бесконечно долго паковали книги, среди которых прошло Машино детство, в отдельную коробку убрали школьные дневники и фотографии, заказали контейнер, все вывезли.

Пустая квартира казалась огромной. Они ужинали за одиноким кухонным столом, когда Маша сказала, что никуда не поедет.

Почему она должна ехать? Ей двадцать четыре, она не ребенок, сама себе хозяйка, два года назад окончила иняз, устроилась редактором в какой-то научный журнал, недавно вот зарплату подняли, она и так собиралась снять квартиру осенью, и вообще – она никогда не говорила, что собирается уезжать вместе с ними. Она просто помогала паковать вещи, вот и все.