А теперь, если позволите, несколько слов личного характера. Меня часто спрашивают, как я пришел к парапсихологии. Как только я вернулся с войны инвалидом, последовало жестокое изгнание с родины (из Судет, относящихся теперь к Чехии). Затем потянулись жуткие годы тюремного заключения по политическим мотивам. Я, правда, не состоял ни в какой политической организации (из гитлерюгенда я был исключен за оппозиционные взгляды, о чем имелась справка). Но кто-то донес русским оккупационным властям, что я рассказываю политические анекдоты. После ночных допросов, длившихся несколько недель, едва живой от голода, я был в конце концов согласно статье 58, раздела 10, советского Уголовного кодекса приговорен к 25 годам тюремного заключения за «антисоветскую пропаганду».
Первые голодные годы я провел в тюремном комплексе, набитом семью тысячами людей (в том числе и женщинами) и значившемся как «Строго секретный лагерь № 4». Никакой связи с внешним миром. Для близких мы были «пропавшими без вести». И это уже после войны! Читать ничего не давали. Не было ни бумаги, ни карандаша. «Строго запрещено!» Из таких лагерей шли поезда в Сибирь. Те, кому везло, умирали еще до отправки. По оценкам сидевших в лагере врачей, только в этом лагере умерло много тысяч людей. Трупы вывозили каждую ночь и зарывали, обильно посыпая хлорной известью.
Затем за участие в побеге я отсидел два года в строгой изоляции, а потом еще год в «простой» одиночке. Что обычно делают в столь безвыходном положении? Завидуют мертвым и все же цепляются за жизнь! И за то единственное, что, может быть, еще осталось – едва тлеющую веру в Бога. Если бы тогда у меня были теперешние знания, многое было бы легче перенести. Да и своим товарищам по несчастью, которые однажды попросили меня устроить им небольшой воскресный молебен, я мог бы дать больше утешения и сил, чтобы выстоять…
Когда я серьезно заболел, что в лагере неизбежно означает близкий конец, я, размышляя вслух, сказал одному из своих товарищей, которого звали Йозеф Класс: «Если Господь Бог есть, то он должен видеть, каково мне сейчас». «Да, – ответил Йозеф, – он должен это видеть». Через два дня я был на свободе!