– А другие взрослые?

У меня была тетя, но я покачал головой. Я уже тогда не любил этот бесчувственный сухарь.

– Мы живем вдвоем.

Мама очнулась только ближе к рассвету. Мне показалось, что за это время я раз тридцать собрал кубик. Как только она пришла в себя, то попросила ее выписать. И хотя медсестра ее отговаривала, она все равно встала с кровати. Босая, с распущенными волосами, она шатаясь вышла из больницы и поймала такси. Я сел в машину вслед за ней, но она не обращала на меня ни малейшего внимания. Когда мы приехали домой, уже совсем рассвело. Мама, не раздеваясь, сразу упала на кровать – откинутая назад голова, перебинтованная рука, которая свисала вниз. Я хотел выйти из спальни, но вернулся к ней, потому что вспомнил предупреждение медсестры: «Ты должен следить, чтобы ее рука находилась выше уровня груди».

Я положил ее руку на грудь, и мама открыла глаза. Когда я укрыл ее одеялом, кончик маминого носа покраснел. На глазах, уставившихся в потолок, навернулись слезы. Я расстроился, потому что ожидал, что мама скажет «спасибо» за то, что она выжила благодаря мне, и похвалит меня, а она плакала. Я подумал, что, наверно, она просто забыла, поэтому решил ей напомнить.

– Я испугался, думал, что ты умерла. Больше не делай так.

Мама шевельнула губами, будто желая что-то сказать. Я с нетерпением ждал, но она сильно стиснула зубы, так что подбородок выступил вперед, и под ним, словно воробей, забилась синяя вена. У нее был такой вид, словно она изо всех сил сдерживается, чтобы не ударить меня. Я не знал, в чем я виноват, но понял, что мне лучше уйти. Реалист тоже посоветовал мне ретироваться из комнаты мамы. Пока я пятился, добираясь до двери, я подобрал фразу, которая могла успокоить маму:

– Спокойной ночи!

В тот день я впервые использовал эти слова в качестве стратегии. После этого я регулярно пользовался ими, как пластырем. Когда маму нужно было успокоить, когда я хотел прекратить с ней разговор или хотел что-то скрыть, когда произносил их вместо просьбы «не вмешивайся», ограждая себя от маминого контроля. Возможно, накануне вечером я сказал «спокойной ночи» именно поэтому. Этим пожеланием я давал понять, что она должна меня подождать там, пока я не решу все проблемы и не закончу свое дело.

Я просунул одну руку маме под спину, а другую – под колени. Чтобы не поскользнуться в крови, я напряг ноги и, выпрямляя их, встал. В какой-то момент я пошатнулся, выгибаясь назад. Мама показалась мне очень тяжелой, хотя телосложение у нее всегда было как у школьницы. Более того, я не мог контролировать ситуацию. Мамина голова свисала с моей руки, согнутый локоть ударил меня в живот, и рука скользнула вниз. Корки засохшей крови, покрывавшие все ее тело, отскакивали и падали на пол. Казалось, ее волосы окутали мои бедра. Когда я сделал шаг в сторону пледа, я пяткой наступил на запекшуюся кровь и поскользнулся. Из-за этого мне пришлось сбросить тело мамы на плед.

Я присел и перевел дыхание. Ноги сильно дрожали, поэтому я стоял с трудом. А всего-то какой-то метр пронес тело, которое было вполовину меньше меня. Просто, когда я делаю то, что мне совсем не хочется делать, я оказываюсь хуже муравья или пчелы. Неделю назад мама решила разобрать и вымыть холодильник. Тогда она сказала, желая поддеть меня, что муравей может переносить предметы в пятьдесят раз тяжелее, чем он сам, а пчела – и раз в триста. Услышь это Хэджин, он понял бы намек и без слов. Но в тот день дома был только я, ничего не понимавший. Мама добавила: