На глаза со стороны висков надвигались шоры – поле зрения сузилось до размеров ручного зеркальца. В нем появились осколочные образы и расплывчатые выражения лиц. Вьющиеся длинные волосы, искривившиеся щеки, расширяющиеся и вновь сужающиеся зрачки, губы, которые очень старались что-то сказать. В конце концов реальность полностью закрылась. Страшная тьма, словно пропасть, надвигалась со всех сторон и давила на меня. Под ногами открывались двери памяти, которые до сих пор были намертво закрыты. Из-за них доносился голос мамы.

Ючжин!

#

– Ючжин!

Снизу из прихожей звала мама. Голос был низким, не выражающим никаких эмоций. Я тихо стоял перед железной дверью на крыше и молчал. Я был полностью вымотан – не было сил говорить. Усталость, граничащая с истощением, давила на меня всей своей тяжестью. Сознание было мутным, словно я спал стоя.

– Ючжин!

На этот раз голос был на два тона выше. Казалось, он требовал, чтобы я ответил, поскольку мама знала, что я нахожусь там. На двадцать втором этаже лаял Хэлло. Эта собака заливалась громким лаем каждый раз, когда я поднимался или спускался по лестнице.

– Да, – отозвался я, положил ключ от двери на крыше в карман куртки и спустился вниз. Мама стояла не в прихожей, а прямо на лестничной площадке. Спиной она прислонилась к перилам, скрестив руки на груди, и смотрела, как я спускался по лестнице. Входная дверь в квартиру была наполовину открыта и зафиксирована стоппером. Из прихожей лился желтоватый свет, косо освещая профиль мамы. Хэлло с двадцать второго этажа залаял еще громче.

– Где ты был?

Небольшие тонкие губы мамы были синими, будто от холода. Ее тонкие ноги, белое платье и тапочки, казалось, тоже замерзли. Я остановился на четвертой снизу ступеньке.

– Я выходил на пробежку, – сказал я нечетко, как человек, который только что пришел в себя после анестезии.

– Спустись вниз, сними маску и ответь еще раз.

Я молча снял флисовую маску и положил ее в карман ветровки. Сунув руки в карманы, на дрожащих ногах я стал спускаться по лестнице дальше вниз. Глаза мамы внимательно оглядывали меня с головы до ног. Ее взгляд был таким острым, что она запросто могла бы содрать им с меня кожу.

– Я же сказал, что бегал.

Я остановился и посмотрел на маму. Она плотно сжала губы и посмотрела на меня. В ее взгляде смешались сложные чувства. Он был одновременно взволнованным, сердитым, печальным и даже страдальческим. Но мама пыталась скрыть все это под напускным спокойствием. Я четко осознавал, что она изо всех сил сдерживается, чтобы не взорваться.

– А почему ты решил войти через дверь на крыше?

– Я боялся тебя разбудить. – Это был самый правильный ответ. Хотя я, конечно, и не надеялся, что мама его примет.

– Давай войдем в дом, – сказала она таким тоном, будто не предлагала, а приказывала мне войти. У меня все оборвалось внутри, даже пальцы на ногах зашевелились в мокрых кроссовках. В ушах раздался крик мамы, наполнивший темную улицу – это походило на галлюцинацию. У меня возникло непреодолимое желание убежать отсюда. Если бы я не был до такой степени обессилен, не страдал от страшного озноба, по ощущениям равносильного гипотермии, не испытывал страха, что вот-вот у меня начнется приступ, я бы и в самом деле убежал.

– Почему ты не заходишь? – Голос мамы смягчился, и взгляд стал теплее, будто она прочитала мои мысли. – Хэлло там с ума сходит.

Она была права. Единственный способ заткнуть пасть этой собаке – войти внутрь. Я прошел мимо мамы и переступил через порог. Она последовала за мной, почти вплотную к моей спине, и закрыла дверь. Щелчок замка ударил мне в затылок. Я остановился в коридоре у приоткрытой двери в гостиную и вынул руки из карманов куртки, чтобы снять насквозь промокшие кроссовки, тяжелые, как кандалы. В этот момент что-то упало на пол и покатилось. Кажется, из моего кармана, но проверить было некогда. Мама стояла так близко ко мне, что ее теплое дыхание касалось моего затылка. Я продвинулся вперед, словно она меня толкала.