Убитый наповал Леушкин продолжал сидеть за рулем, а «уазик» мчался, мчался, да и уперся в осинник на краю поля. Мотор, похоже, тарахтел, пока не вышел бензин.

Прождав своего товарища несколько дней, обеспокоенный и разозленный Махотин попытался дозвониться до Богородского или города, но что-то не ладилось со связью. Обращаться к тем, кто еще был на базе, Махотину дозволялось в строго определенных обстоятельствах. Исчезновение Леушкина в их перечень не входило. Тогда он надел лыжи и пустился в путь. К ночи добрался до испытательной станции охотничьих собак, неподалеку от села Осиновая речка.

Дозвонившись наконец до Богородского и узнав, что Леушкина там уже давно нет, Махотин сообщил об этом в Институт, Овсянникову и в милицию. И остался на станции ночевать. Утром он, по словам кинолога[1] и егеря станции, никак не мог решить, идти ему в Богородское или вернуться на базу. В ответ на доводы – кому, мол, твоя база нужна зимою, загадочно отмалчивался, покачивая головою. Однако обратный путь его страшил: слишком много, непривычно много волчьих следов встречал, пока шел.

Бродя в раздумье по территории станции, Махотин увидел медведя, на котором производили, как пишут в инструкциях охотобщества, «притравку, нагонку и испытания с подсадными животными», а проще сказать – которого периодически нещадно рвали и грызли охотничьи собаки, проходившие на станции выучку.

Затравленный, ободранный, полуживой медведь был привязан гибким металлическим тросом к столбу, врытому в землю. Кинолог Аленчикова как раз ввела в загородку новую «ученицу» и намеревалась спустить ее с поводка, но та, завидев зверя, подняла визг, забилась, вырываясь из рук.

Похоже, Махотин решил помочь Аленчиковой. Он перемахнул через ограду, которая в одном месте просела и, вырвав поводок у кинолога: «Не бабье это дело!» – потянул упирающуюся лайку к медведю, приговаривая: «Куси его, куси!»

Медведь, кучей бурой рванины громоздившийся у столба, приподнялся и жалобно захрипел, чуя новые свои муки. Тогда Махотин, который, как выяснилось, накануне много выпил с егерем Пелевиным, пал на четвереньки, не выпуская поводка, и в голос залаял на медведя.

Дальнейшее кинолог Аленчикова описывала сбивчиво и истерично.

Выходило, что собака испугалась еще пуще, вырвалась от Махотина, кинулась было прочь, но ее поводок захлестнул ногу сторожа, тот не удержался и распростерся на земле, в опасной близости к столбу.

В этот миг медведь вскочил и, натянув трос до предела, уцепил тулупчик Махотина и подтянул сторожа к себе.

Не успел тот пикнуть, как медведь когтями содрал ему кожу с головы…

Аленчикова, которой доводилось видеть этого зверя лишь объектом травли, повалилась без сознания от новых впечатлений, может быть, впервые поняв, над какой пропастью по доброй воле всегда ходила, и привел ее в чувство егерь Пелевин: заметив жуткую сцену из окна, он выскочил с ружьем на крыльцо и подстрелил медведя, правда, не успев спасти Махотина, у которого оказалась свернута шея…

Едва Овсянников узнал об участи обоих сторожей, как ему сообщили о трагической гибели еще одного сотрудника Института – Гарина.

В выходной день тот отправился на своей машине на дачу, по словам его жены проверить, не объели ли зайцы яблоньки. Его труп был найден в машине, стоящей на обочине проселочной глухой дороги, а рядом – множество больших и маленьких тигриных следов.

Очевидно, тигрица и тигренок осмелились войти в пустой дачный поселок – то ли из любопытства, то ли надеясь на поживу, а человек им помешал. Более того, Гарин, похоже, не сомневался, что неуязвим для хищников в своем новеньком «джипе», и решил, ради забавы, немного попугать зверей – погонять их. Тигренок бросился наутек, завяз в кустах у дороги и с трудом оттуда выбрался, а разъяренная тигрица вскочила на капот, проломила лобовое стекло и убила Гарина одним ударом лапы.