Отравленный, подумал майор. Селеста влюбилась в великого гения атмосферы. Как знать, Мафоре, возможно, снова собрался жениться. Вот она и убила его. Но в таком случае почему не уничтожила стакан?

– Марк проводит вас до аллеи, – внезапно сказала Селеста, словно речь шла о ее мажордоме по завершении светского раута.

– После того как Амадей обнаружил тело, – сказал Адамберг, – вы поднялись в кабинет. Убрали на место бутылку и унесли стакан.

– Да. Марк проводит вас до аллеи.

– Зачем, Селеста?

Селеста снова уселась на табурет и принялась раскачиваться на нем, в то время как кабан, словно утешая ее, тыкался ей в ноги и терся о них так, что они покраснели. Потом он снова направился к Адамбергу и поднял морду. Адамберг погладил его, теперь уже без всякой опаски.

– Он покончил с собой. Полиция и журналисты такого бы не упустили. Что он пил виски каждый вечер. Оклеветали бы его. Поэтому я унесла стакан.

– А закопали зачем?

– На память, это его последний стакан. Нельзя выкидывать последний стакан покойника.

– Мне придется забрать его на экспертизу, – сказал Адамберг и сунул стакан себе в карман. – Я вам его верну.

– Понятно. Только, пожалуйста, не мойте его. Марк проводит вас до аллеи.

На сей раз они подчинились. Адамберг знаком попросил Виктора побыть немного с Селестой. Марк послушно семенил впереди – к аллее, как велела мама Селеста, уже не выказывая ни малейшей враждебности.

– Мужчина и женщина, – произнес Данглар, освещавший фонарем тропинку.

– Какой еще мужчина? – спросил Адамберг.

– Анри Мафоре, кто ж еще?

– Не думаю. Не забывайте о визите Пеллетье. Селеста что-то знает, он боится ее и, более того, угрожает ей. И тем не менее она его защищает. Сколько ей было, когда он появился тут? Тридцать пять лет.

– И что из того?

– Что? Мужчина и женщина.

Они замолчали, следуя за шуршанием Марка.

– Кому принадлежит эта башня? – неожиданно спросил Адамберг.

– Коммуне Брешь.

– И что с ней не так?

– У нее плохая репутация, если верить Селесте. Она сказала, что в стародавние времена башня служила каменным мешком. Туда сгоняли заключенных и оставляли их подыхать.

– А это значит…

– А это значит, что там еще слышны рыдания загубленных душ, чьи призраки жаждут мести.

– А, понятно.

– Само собой.

Марк, не остановившись на аллее, повел их через лес к отверстию в изгороди.

– Ну, разумеется, – сказал Адамберг. – Он знает, что выйти можно только тут. Ворота заперты цепью на три оборота.

– Селеста велела ему “до аллеи”.

– Не в обиду ей будет сказано, Марк-то поумнее ее. Почему? Потому что он адаптируется, а Селеста совсем закоснела.

Адамберг почесал кабану детский пятачок.

– Я скоро вернусь, – пообещал он ему.

Бурлен спал на голубой деревянной скамье, полностью закрыв ее своим массивным телом. Адамберг потряс его за плечо:

– Мы с Дангларом возвращаемся в Париж.

– А жаль, – сказал Бурлен, садясь. – Тут хорошо. Мелани каждый вечер готовила бы мне картофельные оладьи.

– А то.

– Я таких вкусных оладий никогда не ел. У меня, само собой, отбирают дело. Я только что получил уведомление. Пятнадцатый округ, увы, нельзя протянуть до “Трактира Брешь”. Короче, оно твое.

– Да.

– Кто там кричал?

– Один кабан пришел за помощью. Пеллетье грубо обошелся с Селестой. Она живет в убогой лачужке в гуще леса и курит трубку. Как все ведьмы.

– Лачужка? А кем все же был ее патрон? Филантропом или эксплуататором?

– Не грех бы выяснить. Не забудь сфотографировать знак на кожаной обивке стола.

– Чертов знак.

– Похож на гильотину.

– Ты уже говорил. Тебе когда-нибудь приходилось видеть гильотину с двумя ножами?