На этот раз Амадей вытер нос тыльной стороной руки.

– Алиса Готье рассказывала об этом с блеском в глазах, не проронив ни слезинки, словно это было самое памятное гастрономическое переживание в ее жизни, типа гигантского лосося или чего-то в этом роде. Тюленя им удалось растянуть на несколько дней. Конечно, нельзя не признать, что этот ублюдок мог убить их всех и оставить еду одному себе. Ан нет, он накормил всю группу. И этого у него не отнять, сказала Готье. А когда туман наконец рассеялся, они, собрав последние силы, добрались назад, на остров Гримсей. Только вот еще что… – Теперь, когда жуткий эпизод с матерью остался позади, Амадей заговорил громче, и голос у него был уже не такой простуженный. – Он сказал: “Они оба умерли от холода. Всем ясно? Наутро мы обнаружили их замерзшими. Если кто-то из вас проболтается, я зарежу его, как этого тюленя. А если вам этого недостаточно, то я убью ваших детей, убью жену, а если жены нет, то мать, брата, сестру и всех, кто мне под руку попадется. Прикончу при малейшей оплошности. Вот вы сейчас думаете: мы донесем на него, и он отправится за решетку. Ошибаетесь. Мои люди рабски преданы мне. Когда мы окажемся на Гримсее, я предупрежу их по…” – Амадей нахмурил брови, пытаясь отыскать нужное слово в своей затуманенной памяти. – Алиса Готье употребила какой-то странный термин. Да, он предупредит своих людей по tölva. Tölva – это компьютер, как она мне объяснила. Исландцы изобретают собственные названия, чтобы бороться с американизмами. “Тёльва” переводится как “считающая ведьма”. То есть компьютер, понимаете? Маме бы понравилась “считающая ведьма”. Она ведь ничего не смыслила в компьютерах.

Молодой человек улыбнулся сам себе, забыв на мгновение о присутствии полицейских.

– Извините, – снова заговорил он. – Короче, он сказал приблизительно следующее: “Даже если я окажусь в тюрьме, вас это не спасет. Вы знаете, на что я способен. И вы мне обязаны по гроб жизни. Я спас ваши жалкие душонки, вы просто кучка лохов, никто из вас даже не рыпнулся, чтобы жратву поискать, никто не проявил никакого упорства, никто не пошел со мной в туман. Нет, вы опустили руки и испуганно жались у огня, с радостью пожирая моего тюленя”. И он был прав, сказала Готье. Кроме того, он внушал им ужас. Ей в том числе, она особо подчеркнула это. Вот почему за десять лет никто не выдал убийцу моей матери и легионера. Даже отец! Он тоже заткнулся, потому что умирал от страха. Он, не боявшийся схватки с воздухом нашей планеты, тут струсил.

Амадей разгорячился, вскочил и, раскидывая использованные платки во все стороны, заколотил по столу своей разболтанной рукой.

– Да, именно поэтому я и наорал на отца! Выйдя от Алисы Готье, я два дня как безумный мотался по Парижу, я был в кусках, и никакого желания видеть своего сволочного папашу у меня не возникало. В итоге я все-таки вернулся домой в среду вечером и с ходу бросился к нему. Жандармам я сказал, что потребовал предоставить мне независимость или что-то вроде того, но все это здесь ни при чем. Чего я только ему не наговорил. Отец был сражен, а я наслаждался его побитым видом, наблюдая, как этот гений барахтается в собственной гнусности. Гений, отпустивший на все четыре стороны убийцу своей жены! И тогда, даже не допив виски…

– Простите, – перебил его Бурлен, – он пил виски?

– Да, как всегда, по вечерам он выпивал два стакана. Так вот, отец сбежал как жалкий трус, ему, видите ли, приспичило прокатиться верхом. Выходя, он сказал мне: “Он пригрозил, что убьет наших детей. Так что я и за тебя тоже беспокоился. Поставь себя на мое место”. А я прокричал ему в ответ: “Лучше сдохнуть, чем оказаться на твоем месте!” И, не помня себя, убежал в свой флигель. Я слышал, как вернулась лошадь, но по-прежнему желал отцу гореть в аду, проклинал его на все лады. Часа через три у меня прояснилось в голове. Конечно, он хотел меня защитить. Поэтому утром я пошел к нему, чтобы спокойно все обсудить. Я поднялся в кабинет и обнаружил его мертвым. Он покончил с собой из-за меня.