– Как ты можешь так об этом говорить? Погибли люди! – наигранно возмутилась Мария Федоровна, которую, очевидно, это совершенно не трогало.

– Верно. И виновные будут наказаны, – серьезно произнес Николай Александрович. – Но оно того стоило. Ты видела толпу? Ты слышала ее рев? Прекрасное зрелище, не правда ли?

– ПРЕКРАСНОЕ?! – ошалело переспросила вдовствующая Императрица.

– Да. Ощущение, словно кормишь с руки древнее хтоническое чудовище. Или даже два. Сцилла, к ноге! Харибда, голос! А потом за ушком почешешь, и это страшное, всесокрушающее чудовище урчит, словно верная овчарка. Просто удивительно… волшебно… непередаваемо…

– Ты серьезно? – дико смотря на сына, спросила мать.

– А как еще? Первым Императором, который завел себе свору таких ручных чудовищ после перерыва почти в две тысячи лет, был Наполеон Бонапарт. И вся Европа зашаталась, едва устояв от ярости своры этих французских лягушек. И да. Сначала он пустил кровь, а потом приласкал этого побитого, скулящего монстра. Толпа ведь не ведает ни зла, ни добра. Толпа – очень примитивное животное, из каких бы гениальных людей ни состояла. Удивительная метаморфоза. Вот были профессора да академики, деятели культуры и просто образованные люди. Раз. Сбились в толпу. И вот уже зарычали, обнажив первобытное естество. И если по отдельности этих робких да застенчивых людей не стоит и опасаться, то в толпе им потребуется плотный ружейный огонь да картечь, дабы их рассеять и вновь превратить в людей. Если, конечно, у тебя хватит смелости или трусости применить оружие.

– Трусости?

– О да! Ты не знала? Самые выдающиеся примеры отваги происходят из-за приступов безнадежного, отчаянного страха, когда сознание совершенно парализуется от ужаса и перестает воспринимать угрозу трезво. Мама, крыса, загнанная в угол, невероятно опасна. Или ты этого не знала? – хмыкнув, спросил Император.

Мария Федоровна внимательно посмотрела на сына, с подозрением прищурившись. Но, не дождавшись развития темы, едва заметно фыркнула, переключаясь на смежную.

– Ты считаешь, что они виновны?

– Воронцов-Дашков и Влавский?

– Да.

– Безусловно. Кроме того, кого-то нужно скормить толпе. Почему не их?

– Потому что они положили свою жизнь служению твоему деду и отцу. Нельзя вот так взять и все перечеркнуть.

– Мама, они целенаправленно испортили мою коронацию. А тебе ли не знать, как много это значит для простых людей? Особенно в наши дни. Этот мистицизм и символизм стали совершенно невыносимы. Опийные безумцы всюду бегают и бредят своими навязчивыми идеями, смущая честный люд.

– Ты не знаешь наверняка, нарочно они так поступили или случайно.

– Ты шутишь? Мама, я это знал в Санкт-Петербурге… еще до Рождества. При том подходе, которым они вели это дело, ничего хорошего выйти попросту не могло. Если я во что-то не вмешиваюсь, не значит, что не приглядываю. Они хотели оступиться. Я дал им эту возможность. Тут же, когда я ходил по больницам, много общался с простым народом… слушал… спрашивал… уточнял… И знаешь, что все в один голос сказывают?

– Что?

– Будто бы эти мерзавцы ни черта не делали! Понимаешь? Деньги взяли, а дела не сделали! Может быть, они и отцу с дедом так же служили? Чувствуется хватка, опыт, навык. Или, скажешь, нет?

– Жениться тебе надо, – тяжело вздохнув, констатировала мать. – Найти женщину, чтобы гасила в тебе эту злобу, что проснулась после крушения поезда. Чтобы повзрослел уже наконец и о другом думал, о семье, а не об этих мелочах.

– Боюсь, что сейчас это невозможно, – холодно произнес Император, чрезвычайно раздраженный словами Марии Федоровны. Ей-то, понятно, было бы очень выгодно, чтобы сынок занялся семьей и не мешал ей править. Впрочем, очень быстро поборов свое раздражение, он поинтересовался: – Или ты кого-то мне присмотрела?