Немного поколебавшись, журналист повернул к мягко подсвеченной двери ближайшего экспресс-отеля, взял одноместный звуконепроницаемый бокс, разделся, принял ванну с тоником и полчаса повалялся на кровати из квазиживых водорослей, в тишине, расслабленный, в особенном мечтательно-дремотном состоянии – любимейшем своем состоянии, когда вроде бы ничего не хочется, однако чего-то все-таки хочется, а чего именно – неясно, потому что хотеть вроде бы совершенно нечего.

Он не считал себя чрезмерно сытым и удовлетворенным жизнью. Он всегда чего-то хотел. То Варвару, то переехать на восемьдесят пятый этаж, то в отпуск на Луну. Вчера, например, ему весь день смутно хотелось совершить какой-то особенный возвышенный поступок или испытать некое новое оригинальное ощущение… А вечером, перед тем как отправиться под одеяло к своей женщине, он выпил горячего крепкого чаю с лимоном – и вдруг понял, что весь день хотел не особенного поступка или ощущения, а именно и всего-навсего крепкого чаю с лимоном, а потом залезть под одеяло к своей женщине.

Так или иначе, он пытался строить свою жизнь не на желаниях и мечтах о том, что будет, а на извлечении радости из того, что есть.

Но мечтать – любил. О солнце, о долгой счастливой жизни, о детях, которых родит ему Варвара. Честные, здоровые мечты скромного мужчины, реалиста и практика.

Когда он начинал мечтать, его мечты всегда вращались вокруг простейших вещей, в любом случае достижимых. Мечтать о возможном – вот занятие, достойное мужчины XXII века. Это удобно, это никак не вредит персональному психологическому комфорту.

Сейчас он понял, что страстно мечтает пообедать, и решил немедленно воплотить мечту в реальность.

О богатстве, власти и славе Савелий не мечтал. Среди его друзей и знакомых никто не унижал себя подобными непотребствами. В эпоху всеобщего процветания, когда самый последний бледный травоед имел квартиру в семь-восемь комнат с телевизорами и бесплатными коммунальными услугами, богатство считалось прихотью. Капиталисты и бизнесмены, подобные Петру Глыбову, имели репутацию оригиналов, чьи мотивы мудрено понять. Богатых было мало, их жалели, как неизлечимо больных. Всякий ребенок знал, что зарабатывание и приумножение денег сопряжено с разрушением персонального психологического комфорта. К чему богатство, если никто никому ничего не должен и каждый процветает?

То же самое касалось и власти. Тотальный полицейский контроль, перекрестный видеомониторинг чиновничьих кабинетов, прослушивание телефонных переговоров и перлюстрация переписки уничтожили коррупцию задолго до появления Савелия на свет. Быть администратором, государственным служащим – от мелкого инспектора до премьер-министра – значило круглосуточно находиться под наблюдением, отчитываться за каждую невинную реплику, сказанную собственным детям. Государством управляли хладнокровные, лишенные фантазии флегматики, тщательно контролирующие все аспекты своей жизни, начиная от выражения лица и заканчивая тем, чтобы количество съеденного за обедом примерно соответствовало количеству извергнутого через задний проход. Администраторы заступали на должности в тридцать, в сорок пять с облегчением уходили на пенсию. Законодательную власть узурпировали ученые: законы сочинялись в специализированных институтах и годами скрупулезно обкатывались на компьютерных моделях. Внутренняя политика изжила себя; демагоги, популисты, любители произнесения публичных речей и прочие дилетанты имели неограниченный доступ к максимальной аудитории – для них выделили специальный телевизионный канал, всегда имевший, кстати, постыдно низкий рейтинг. Игра в политику давно никого не интересовала, политика издревле считалась искусством возможного – в государстве, где все возможное уже сделано, политика выродилась.