Свидетельством актуальности вопроса о городе как исторической индивидуальности за пределами городской истории можно считать дискуссию о «собственной логике городов», которая была инициирована Х. Беркингом и М. Лёв и стала одним из эффектов «пространственного поворота» в социальных и гуманитарных науках68. Полемизируя с идеями представителей новой городской социологии от Д. Харви и М. Кастельса до С. Сассен, авторы этой концепции предлагают отказаться от упомянутого выше представления о городе как арене социальных процессов, а также от презумпции существования общих моделей урбанизации69 и обратиться к анализу конкретных городских контекстов и того, каким образом они детерминируют и материализуют специфику поведения и восприятия их жителей. «Понятие „собственная логика города“ подчеркивает и своеобразие развития конкретного города, и вытекающую из этого развития творческую силу, с которой он структурирует практику. Это понятие подчеркивает устойчивые диспозиции, которые связаны с социальностью и материальностью городов»70. В этом можно увидеть реабилитацию проблематики «лица города», биографии города, духа места, которая подпитывается чувством утраты города как целостности и осмысленного пространства. В рамках изучения собственной логики городов предпринимается попытка разработать новый социологический аппарат для такого рода изучения города как «исторической индивидуальности», используя концепции Л. Вирта (проблематика уплотнения), П. Бурдье («городская докса» и «городской габитус»), Р. Уильямса («структуры чувствования») и др.

Описываемая дискуссия представляет собой лишь одно из свидетельств того, что вопрос об исторической контекстуализации объекта оказывается актуальным для разных областей городских исследований в связи с обсуждением вопросов о типологии городов, факторах, определяющих жизнь города, значимости локального контекста и т. д. Как городские историки, так и исследователи современного города сталкиваются с проблемами идентификации объекта своего исследования, необходимостью обсуждения вопросов о генезисе форм городской культуры, с одной стороны, и границах современного городского опыта, его специфике по отношению к опыту иных эпох, с другой71.

Можно говорить, по крайней мере, о двух проявлениях этой рефлексивности в практике городских историков. Первое из них связано с «пространственным поворотом» и вниманием к локальному контексту. Фокусом интереса для историка становится переживание города как места, воплощение этого переживания в повседневном опыте и фиксирующих его текстах и артефактах, присутствие городской мифологии в обыденной жизни людей. В более широкой перспективе предметом исследования становится формирование идентичности горожан, его связь с национальными, имперскими и космополитическими контекстами. Второй аспект этой рефлексивности связан с интересом к теме памяти. Обращение к этому сюжету становится необходимой составляющей в анализе соотношения преемственности и изменений в жизни города, взаимодействия конкурирующих историй, которые определяют не только идентичности жителей, но и направления городского развития72. Оба эти аспекта позволяют изучать историчность города – существования во времени, которое включает в себя специфическое восприятие этого существования73.

Разумеется, практическая работа в области городской истории всегда определяется тем кругом проблем, подходов и источников, которые связаны с соответствующей областью знания, и, актуализируя связь прошлого и современности, она реализует определенную модель историчности. Таким образом, сама теоретическая рефлексия, которая, как показывает наш обзор, является условием продуктивной работы как для историков, так и для представителей социальных наук, может также быть осмыслена в качестве идентификации исторических координат реализуемой исследователем аналитической работы.