– Где ты была? Господи, я уже не знал, что думать!

– Погуляла на площади, посмотрела на елку, правда она еще без игрушек. – Не сбрасывая шубы, она присела рядом. – Испугался?

Она смотрела на него с улыбкой, и он почувствовал себя маленьким мальчиком, разбившим мамину чашку.

– Испугался. Ты на такси? Никогда не садись к леваку.

– На такси. Ты давно дома?

– Час, наверное. Голодная?

– Нет, мы с Шурой поужинали в кафе.

– А я даже не сумел пообедать сегодня – конец года, надо сводить концы с концами. Хлебнул малость, устал как собака. Что у нас есть?

– Сейчас что-нибудь найдем. – Раиса Витальевна поднялась. – Только разденусь.

Кусков вскочил, принял шубу; жена поблагодарила кивком.

Она готовила ему яичницу, выкладывала на тарелку копченое мясо, бросала в тостер хлеб. Он налил в чашку водки.

– Выпьешь со мной?

Раиса Витальевна покачала головой:

– Нет. Мы с Шурой пили вино. То есть она пиво, а я вино.

– Клюкнули? – Он снова выпил одним глотком.

– Клюкнули. Ты, я вижу, тоже.

– Ну! Пришел домой, а свет не горит и пусто, даже растерялся. Пришлось… вот.

Она поставила перед ним тарелку:

– Приятного аппетита, – села напротив, подперла голову рукой и молча смотрела, как он ест.

– Что? – спросил он, поднимая на нее взгляд и откладывая вилку.

– Может, сбежим куда-нибудь на море? Не люблю декабрь, читала, что это самый суицидальный месяц. Темный, ненастный… В Таиланд, например, к солнцу. Так хочется полежать на горячем песке… Сможешь вырваться на недельку?

– Можно в принципе, – сказал Кусков, разглядывая жену. – Ты же никогда никуда не хочешь… Что случилось?

– Подумала, что жизнь проходит, а я сижу в деревне с телевизором.

– А цветы?

– И с цветами, – согласилась жена. – Как на кладбище. Цветы и тишина. Еще телевизор иногда. Но все больше Интернет. До одурения. Читаю всякую ерунду, самой противно, а не оторвешься. Сегодня выбралась в город: полно людей, несмотря на непогоду, все смеются, куда-то бегут, много света, витрины, реклама… Я подумала, что мы можем иногда ночевать в городской квартире, чего ей пустовать. И тебе до работы рукой подать…

Кусков кольнул жену испытующим взглядом: знает? Догадывается? С чего вдруг заговорила о городской квартире?

– Шура говорит, вы бы сдавали, чего даром коммуналку платить, а я подумала, и правда. Там, наверно, все пылью заросло, я уже несколько лет не была. Может, давно все вынесли или потолок обвалился…

Он кивнул неопределенно и вернулся к еде…

…Муж храпел в своей спальне; Раиса Витальевна отложила книгу, которую пыталась читать, и поднялась. Как была, босая, вышла из комнаты и подошла к двери мужниной. Постояла с минуту, прислушиваясь к храпу, потом осторожно нажала на ручку. Дверь подалась, и она вошла. Постояла, привыкая к темноте. В слабом свете наружного фонаря проступили предметы: большая супружеская кровать и тумбочки с обеих сторон; на подушке выделялась голова мужа. Она подошла ближе и стала рассматривать его со странным чувством, как будто видела впервые. Кусков, словно почувствовав ее взгляд, шевельнулся и перестал храпеть. Раиса Витальевна затаила дыхание. Он снова захрапел, и она перевела дух. Подошла неслышно к его тумбочке, протянула руку и взяла айфон…

…Она несколько раз перечитала послания этой… кошки. Ее бросало то в жар, то в холод: то ли от содержания посланий, то ли от собственного неприличного поступка. «Соскучилась, люблю, целую, вспоминаю, вся в синяках, хочу тебя… как вчера в ванной, подыхаю без тебя, сделаю все, что хочешь, хочу тебя, твои руки…» и так далее. При этом она называла его Максик… Максик! Дрянь! Ни стыда ни совести!