Дональд прокашлялся, выпрямил спину и вышел из палатки.
Первой он увидел Изабеллу – она, держа за руку Молли, направлялась к своему кемперу. Покосился на ее покачивающийся зад… промелькнувшая мысль об изнасиловании быстро сменилась желанием снять с нее штаны и выпороть как следует, чтобы на этой модельной жопке вспухли розовые рубцы…
Стоп!
Он мрачно посмотрел на столпившихся у машины товарищей по несчастью. Петер, как ему показалось, не в себе – машет руками, что-то лепечет, а остальные качают головами. Пора брать дело в свои руки.
– И как там? – спросил он Петера.
Петер посмотрел на него непонимающе. Вместо него ответил приказчик из ICA:
– Очевидно, почувствовал какой-то дым… И еще: Петер видел человека.
– Вот как… а что еще?
– Ничего.
– Откуда дым? Что за человек? Петер? Ты выяснил, Петер?
Петер провел рукой по крыше своего элегантного джипа, будто стер невидимую пыль.
– Нет, – сказал он, глядя в глаза Дональду.
– Но… какого черта? Почему?
Пыль не стиралась – Петер продолжал гладить полированный кузов.
– Не знаю…
Дональд покачал головой, даже не стараясь скрыть разочарование. Он-то рассчитывал найти в Петере союзника, человека, умеющего решать проблемы. А тот лепечет какую-то чушь, будто из него воздух выпустили.
Он обнял Петера за плечи.
– Пошли прополощем горло, Петер, там и поговорим. Пока пиво холодное.
Леннарт и Улоф, вернувшись в свой прицеп, первым делом решили убедиться, не локальный ли это феномен – работающее радио в палатке у Дональда. Нет, не локальный – из потертого старенького «Люксора» исправно полились звуки любимого лота Улофа – «Так начинается любовь». Агнета Фельтскуг и Бьорн Ульвеус.
Леннарт уселся на диванчик и весело посмотрел на Улофа – тот закрыл дверь и начал раскачиваться в такт музыке. Леннарту песня тоже нравилась, но на его вкус в ней многовато романтики.
Улоф взял Леннарта за руку, поднял с дивана и открыл объятия – кавалеры приглашают дам.
– Самый простой из простейших – фокстрот.
Он продемонстрировал несколько па, и прицеп закачался.
Леннарт сделал шаг вправо, потом шаг влево, отвел руки Улофа, попятился и наткнулся задом на кухонный столик.
– Я не танцую. Не умею.
Улоф посмотрел на него, будто не понял.
– Как это?
– Так это. Не умею, и все.
– Ясное дело, умеешь. Все умеют.
– Все умеют, а я не умею.
Леннарт решительно сел на диван и посмотрел в окно. Смотреть было не на что, однообразное зеленое поле, а он смотрел, и довольно долго. Улоф выключил приемник, подошел, сел рядом и положил ладонь ему на предплечье.
– Слушай, тут такое дело…
– Ну?
Леннарт покосился на Улофа. Тот по-собачьи склонил голову набок. Взгляд беспокойный и виноватый.
– Что… чересчур интимно? Танцевать, что ли, чересчур интимно?
– Ну нет… или… вообще-то да… наверное.
Улоф убрал руку и уставился в стол.
– Мы же спим вместе.
– Да. Спим. Но это другое дело.
– Другое, да. Я знаю. Ты, наверное, прав… – Он почесал в голове. – Ну, прости. Песня такая… нашло на меня.
– Что тут извиняться? Я, может, тоже хотел бы… ну и все такое.
– А ты и вправду танцевать не умеешь? – спросил Улоф после долгой паузы. – Никогда не учился?
– Нет… Меня тошнило от этих уроков.
– А меня мать научила. Лет, наверное, в четырнадцать-пятнадцать.
– Да… моя-то мать в балерины не годилась, если ты помнишь…
– Еще бы не помню. Ясное дело, помню.
Леннарт помрачнел, и Улоф пожалел, что ляпнул про мать. Надо было подумать… Маму Леннарта лягнула лошадь, и Улоф прекрасно ее помнил: рано постаревшая, прихрамывающая женщина с палочкой.