Матвей на секунду задумывается, а потом, растягивая губы в насмешливой улыбке, спрашивает:

– А с чего ты решила, что я хороший? Я вообще негодяй.

– Ты врешь, – бормочу в отчаянье, хотя здравый смысл, опираясь на все новые факты, указывает на обратное.

Наверно я придумала своего идеального Матвея и теперь так больно разочаровываться, поэтому до последнего хватаюсь за иллюзии, не желая принимать действительность.

Он, больше ничего не говоря, уходит.

– Я чувствую это, – в отчаянье кидаю ему вдогонку, собирая удивленные взгляды проходящих ребят.

Парень, не оборачиваясь, продолжает удаляться от меня, а я, зависнув, провожаю глазами его фигуру, пока, не очнувшись и не осознав, что веду себя как полная дура, не сбегаю от всех в туалет.

До конца перемены пытаюсь собрать себя воедино и не пролить ни одной слезинки. Возвращаться в класс заплаканной – это дать Яне и ее злобным подружкам повод посплетничать и поиздеваться надо мной, а я не в том положении, чтобы позволить себе подобную роскошь.

– Алабина.

Чувствую толчок в спину.

Оборачиваюсь. Майя указывает глазами на учителя.

– К доске.

На автопилоте поднимаюсь и выхожу.

Юлия Олеговна задает вопросы, и я сквозь дебри своего расстроенного сознания пытаюсь отыскать ответы, которые я теоретически знаю.

– А теперь прочти нам стихотворение.

Начинаю произносить заученные строчки Марины Цветаевой, а сама даже не замечаю, что с каждым словом мой взгляд все ближе подбирается к месту, где сидит Матвей. Только уперевшись в него и увидев отрешенное лицо парня, устремленное куда-то в окно, я прихожу в себя и опускаю глаза в пол. Это самое безопасное для них место.

– Имя твое – ах, нельзя! –

Имя твое – поцелуй в глаза,

В нежную стужу недвижных век.

Имя твое – поцелуй в снег.

Ключевой, ледяной, голубой глоток…

С именем твоим – сон глубок. – завершаю я и жду, когда меня помилуют и отпустят с эшафота.

– Неплохо, – получаю скупую похвалу и буквально вместе со звонком возвращаюсь на свое место.

Матвей, как и прошлые перемены, уходит из класса вместе со звонком, словно дышать одним воздухом со мной в помещении ему противно. Пытаюсь не обращать на это внимания и медленно, чтобы успокоиться и заодно убить время большой перемены, складываю в рюкзак свои вещи.

– Пойдем вместе в столовую, – слышу за спиной голос Егора.

Оборачиваюсь. Парень смотрит на меня взглядом преданной собаки, которая умрет, если ей откажут, вот только он на меня сейчас совсем не действует.

Вчера Егор тоже выглядел милым и безобидным, а потом прилип ко мне, словно пиявка. Меня передергивает от противного воспоминания.

– Спасибо, но я знаю дорогу, – говорю ему совершенно бесцветным голосом.

– Я предлагаю вместе поесть и пообщаться, а не просто проводить.

Поднимаю глаза на парня и вкладываю во взгляд все свои не озвученные вчера эмоции, чтобы до него дошло: я не хочу с ним есть и общаться, добавляя предельно вежливо:

– У меня есть свои планы.

– Какие?

До чего мне не нравится в людях бестактность! Неужели непонятно: если я их не назвала – значит, не желаю озвучивать.

Может, он заметил мое преследование Матвея?

Не знаю.

Но даже если так – какое ему дело, за кем я бегаю и для чего?!

Понимаю, что не обязана оправдываться, но все же объясняю, чтобы быстрее завершить этот утомительный разговор:

– Собираюсь поесть и пообщаться с Майей.

Пока он думает, что ответить, я хватаю рюкзак и ухожу к ждущей меня у двери подруге.

Есть категорически не хочу. Стресс сжег чувство голода дотла, но я беру свой поднос с обедом и приземляюсь за свободный столик.

Разместившись и подняв глаза от тарелки с супом, которую пыталась не расплескать во время перемещения в пространстве, констатирую: я совершила стратегическую ошибку, плюхнувшись не разобравшись куда. Только теперь вставать и пересаживаться – ниже моего достоинства, и я остаюсь сидеть напротив Матвея и Егора.