Именно к этой исключительности в смысле völkisch возвращает нас термин «метаполитика».

Сползая от «метафизического» к «метаполитическому», Хайдеггер окончательно дает отвод философскому вопросу «Что есть человек?», столь важному для Канта, чтобы обосновать идею единственного и уникального «исторического народа» в его общей сущности и судьбе. Показателен и тот факт, что само слово «метаполитика» оказалось стержневым для восстановления крайне правых сил в Европе после 1945 года.

Что осталось от философии в этом метаполитическом проекте? Десять лет назад на основании засвидетельствованного Максом Мюллером высказывания Хайдеггера о том, что «в логику также можно ввести фигуру фюрера» (Müller/Heidegger 2001:106), мы говорили о внедрении национал-социализма, или гитлеризма, в философию. При этом у нас в мыслях не было утверждать, что Хайдеггер разработал гитлеровскую или нацистскую философию, подобное положение мы отвергаем так же, как это сделал в свое время Левинас. Движение, исповедующее радикальный расизм и геноцид, не может в самом деле быть признано в качестве носителя собственной философии. Поэтому мы полагали, что читать Хайдеггера следует с большей критической отстраненностью и не слишком быстро соглашаться с тем, что под его пером слова «бытие», «истина» и «сущность» образуют философские понятия. С тех пор обоснованность этих оговорок получила подтверждение в таких ставших недавно известными текстах, как переписка с Куртом Баухом, в которой Хайдеггер признает, что различие между бытием и сущим нередко использовалось им как «формула» и «иносказание» (Deckname). Действительно, он воспользовался философским языком и дающимся академическому философу авторитетом с целью распространения и легитимации метаполитической программы в духе национал-социализма, ведущей к разрушению всякой философии. Это становится очевидным в 1934 году, когда он предлагает следующую альтернативу в одном фрагменте ЧТ:

В первом варианте философия сохраняет принципиальное значение, а национал-социализм остается по отношению к ней в подчиненном положении. Во втором варианте, к которому явно склоняется Хайдеггер, тем более что он описан восклицательным, а не вопросительным предложением, налицо возвеличивание национал-социализма, которому приписана способность «принятия новой основополагающей позиции по отношению к бытию». Далее мы читаем: «Но это лишь при том условии, что он познает сам себя в своих границах – т. е. поймет, что он <будет> истинен только тогда, когда <окажется> в состоянии высвободить и подготовить изначальную истину» (там же).

Иначе говоря, Хайдеггеру представляется допустимым рассматривать национал-социализм в качестве принципа постижения некой «изначальной истины» и нового понимания бытия! А это значит, что через национал-социализм, понимаемый таким образом в его собственной «истине», «бытие» и «истина» смогли бы обрести новый смысл. Что и подтверждает тезис, высказанный нами в 2005 году: в силу дискриминирующей и деструктивной динамики национал-социалистического движения и его метаполитического проекта, тематизированного вначале с недомолвками и иносказаниями, а впоследствии, в 1933–35 годах, весьма недвусмысленным образом, ряд ключевых для философии слов получают совершенно новое и, можно сказать, нацистское значение. Это опасное искажение языка должно стать предметом критики для философа. Здесь действительно имеет место некая форма внедрения национал-социализма в поле и язык философии, при том что в этой связи не может быть и речи о какой-то «нацистской философии». Мы всегда утверждали, что такое словосочетание уже изначально глубоко противоречиво: ну просто не может философия с характеризующим ее стремлением к точности мысли, с ее этическими и гуманными идеалами избрать в качестве телоса губительный для людей расизм, ровно так же как и медицина, например, не может поставить перед собой как конечную цель смерть собственных пациентов.