«…И над всем этим плывёт и зыбит тягучий, во все поры собрания проникающий дурман танца. Почти не было людей, которые соблазнились бы картами или предались сознательному чревоугодию…»
Статья с описанием чудес вчерашнего новогоднего бала в харбинском Железнодорожном собрании заканчивалась, уже был виден последний абзац, финал, но Кузьме Ильичу хотелось, чтобы она была длинная, как какой-нибудь старинный роман. Он дочитывал уже в полной тишине, только Анна Ксаверьевна и бой Ли ещё позванивали столовым серебром, и он вспомнил себя в детстве, рядом с величественной, освещенной множеством ярких факельных огней колоннадой Благородного собрания, куда на Рождество съезжалась вся московская знать. Он, как маленькая рыбёшка, затесывался в толпу охотнорядских зевак, которую у парадного подъезда со стороны Большой Дмитровки сдерживали полицейские с белыми витыми шнурами на шинелях, за них хотелось дернуть и послушать, не зазвенит ли что-нибудь. Полицейские были добрые, они даже улыбались и перемигивались между собой, никого не били, и от них на свежем морозном воздухе вперемешку с растоптанным на мостовой конским навозом слышался мягкий водочный перегар. «И подносили служивым! Изрядно подносили! А я… – закончив читать статью, подумал Кузьма Ильич и сложил газету, – пойду-ка я отдохну, пока не пришли гости!»
– А вы хороший чтец, Кузьма Ильич! – сказала Анна.
– Да, дедушка, не как пономарь на молитве, – неожиданно подытожил Сашик.
Глава 3
Напольные часы в большом деревянном футляре с блестящим маятником и тяжёлыми бронзовыми гирями за высокой стеклянной дверцей пробили пять часов. Александр Петрович открыл свой хронометр на новой золотой цепочке, которую на Рождество подарила ему Анна, и из-под крышки с орлами прозвенел гимн. Вошёл повар Чжао, и они втроём, Анна была рядом, оглядели накрытый к приходу гостей стол.
Чжао позвал Ли, что-то сказал ему, тот выбежал в сад и вернулся с хрустальным графином, только что вытащенным из снега.
Александр Петрович взял графин в руки, с графина на ковер капал таявший снег, и внимательно осмотрел.
– От Церцвадзе? – спросил он.
– Так! Еси! Моя на Китайский улица бегай, хозяина водыка сама носи, «На!» – говоли, «Александла Петловици пей!» – говоли, «Хвали Сельвадзе!» – говоли! – выпалил бой.
– Молодец! – Александр Петрович снова посмотрел на часы. – Хорошо, не давай остыть, положи снова в снег. Ну что, Анни, будем ждать?
Ли осклабился, поклонился, повторил: «Маладёза!» – и выскочил с графином из гостиной.
Анна Ксаверьевна обошла стол, накрытый на девять персон.
– Николай Аполлонович позвонил и сказал, что у них дочь заболела, но обещал заглянуть хотя бы ненадолго, а от Николая Васильевича известий не было, должно быть, всё в порядке. А ты, пока ожидаем, не выпьешь, ну вот хотя бы коньяку для аппетита?
– С тобой выпью, а что тебе налить?
– Можно «Шато»! Ли! – позвала она. – Открой вот эту бутылку!
– Не надо, я сам открою, подай мне штопор!
Александр Петрович открыл вино.
– Ли! – на сей раз позвал он. – Принеси лимон, только нарежь его колечками. А ты чем закусишь?
– Ветчиной со спаржей, она такая аппетитная! Если они задержатся, я не выдержу! – сказала Анна и наколола на вилку тонкий полупрозрачный кусочек ветчины.
В это время с улицы послышался топот копыт и скрип колёсных тормозов.
– Ну вот и ладно, – сказал Александр Петрович. – Стоит поднять первую рюмку, и гости тут как тут! Пойду встречу. А ты выпей – пока они разденутся, пока рассядутся…
Анна отпила глоток, откусила ветчины и, в последний раз придирчиво оглядывая стол, произнесла: