Проходили минуты – порой целая вереница, тяжело поднимаясь в гору, и он обретал уверенность. Сам, без посторонней помощи. Ему было трудно, потому что он был одинок.

То первое пробуждение после смерти премьер-министра пришлось на следующее утро; предыдущая ночь выдалась бессонной. Он переживал не очередную смерть, а смерть важного человека, сильного мира сего. В его жизни это было значимое событие, поэтому он воспринимал его так остро. Он часто возвращался к одной мысли: ему казалось, в тот поздний вечер он убил святого... И может быть, в этой связи переключался на маслянистые глаза человека, который взглядом отдал ему приказ: «Убей!» Но почему таким, как Шерхан, суждено получать приказы от сильных мира сего, а докладывать тем, кто, по сути дела, ничего не решает и является посредником между заказчиком и исполнителем?

Несправедливо.

Но нужно свыкнуться с этим, принять. Мир тонет в море несправедливости.

Шеф личной охраны министра обороны сморщился так, словно у него разболелись все зубы разом. Во рту пересохло, а к горлу подкатила тошнотворный комок. Давид Кочари ждал гостей, но не мог предположить, что все будет так страшно. Он не знал, что чувствуют убийцы – он никого не убивал, – зато уже мог поделиться чувствами предателя – и родины, и конкретного человека, которого он уважал и ценил. Раньше ему казалось, он был готов отдать за него жизнь. Теперь – нет. Он позволял другим забрать у него жизнь. Он был напуган. Люди, которых он впустил в дом, могли одним словом назвать его состояние: трусость.

– Как дела? – спросил полковник Шавхелишвили. Не на ходу. Он остановился рядом с телохранителем министра, но руки ему не подал. Он не изменил своей привычки и смотрел мимо собеседника. Их взгляды снова пересекутся, но только на короткий миг, который будет слишком мал, чтобы увидеть в его глазах хотя бы холодную искру.

Джемал был одет в униформу черного цвета. Он бы не изменил этому правилу, даже если бы операция протекала посреди пустыни и при палящем солнце. Он любил черный цвет. Любил перебирать фотографии, на которых он был запечатлен в униформе траурного цвета. Было несколько других фотографий – скорее для сравнения, что ли, – где на нем была коричневатая форма – аналог той, в которую были экипированы американские солдаты в Ираке. Но в отличие от последних, укутанных так, будто они шли покорять величайшую вершину мира, Шерхан был приверженцем «легкой кавалерии». (Однажды он услышал в свой адрес: «Вы всегда так мало на себе носите?» Кажется, эта фраза была позаимствована из американского фильма «Бриллианты навсегда». Впрочем, он не был уверен. В связи с чем припомнил другое высказывание: «Во всех сомнительных случаях цитату следует приписывать Бернарду Шоу». Но кто автор этой цитаты? Еще один сомнительный случай...) Боец спецназа должен быть маневренным, мобильным. Но если у тебя за спиной двадцатикилограммовый рюкзак, глаза скрывают защитные очки и ты разрываешься от средств связи (кому ответить – первому, второму или третьему и по какой рации), задыхаешься после полукилометрового броска на черепашьей скорости, ты, извини меня, – экипированный труп, а никакой не спецназовец. Его умиляли наколенники и налокотники, под которыми он, привлекая чуточку сарказма, видел изнеженные коленки, которым позавидовала бы слабая половина человечества. Любая царапина, и ты бежишь к доктору: смазать, перевязать, сделать инъекцию. Где боль? Ведь только она способна сказать тебе, что ты еще жив, что ты солдат, а не живой манекен, рекламирующий средства защиты, нападения, выживания и еще черт знает чего. Шавхелишвили был глубоко убежден, что «живые американские манекены» в Ираке и Афганистане – хорошо продуманная рекламная акция – в самом масштабном, на государственном уровне, смысле этого слова.