Робен успокоил своего молодого друга, рассказав ему о том, как пресмыкающиеся союзники Казимира заставили спасаться бегством тюремную стражу.

– Патрон, неужели вы в это верите?

– Я верю в то, что я слышал и видел.

– Не хочу показаться дерзким, но у меня есть кое-какие сомнения, по-моему, это уж слишком… Хотя здесь в самом деле происходят удивительные вещи!

Три товарища пустились в обратный путь к «Доброй Матушке», решив в установленное время вернуться сюда, чтобы убедиться, что зеленое укрепление взошло и в нем поселился долгожданный змеиный гарнизон.

Они шли не спеша, как всегда гуськом, по-индейски, и негромко разговаривали. Но внезапный шум заставил их остановиться.

В этих лесах, населенных причудливыми и страшными животными, хищниками и рептилиями, где в зеленых зарослях устраивают засады огромные существа, чьи когти рвут на части, а кольца ломают кости, а под листвой таятся крохотные создания, чьи невидимые жала убивают на месте, смертельные опасности грозят путешественнику во всякое время и в разных обличьях. Поэтому-то здесь все чувства, постоянно обостренные, приобретают невероятную тонкость. Не только дикарь, уроженец этих вечнозеленых краев, но и европеец быстро овладевает искусством различать все звуки, производимые природой, понимать их причину, устанавливать направление и предвидеть возможные последствия.

Несмотря на свой опыт, Робен застыл на месте, не понимая, что делать и что сказать Николя, невежественному, как истый парижанин из Батиньоля, во всем, что касалось дикой жизни. Казимир молчал, сконцентрировав в слухе все свои способности лесного жителя.

Звук между тем не стихал, смутный, негромкий и непрерывный, как шелест мелких капель дождя по листве, к которому примешивалось еле слышное потрескивание. Это не было похоже ни на шорох змеиной чешуи в траве, ни на журчание воды в ручье, ни на отдаленное хрюканье стада патир. Этот шум чем-то напоминал гул летящей стаи саранчи, да, пожалуй, что так. С той лишь разницей, что звучал он более сухо и резко, будто бы к шуршанию миллиардов ног миллионов насекомых добавился едва уловимый треск бесчисленных микроскопических ножниц.

– Это муравьи, – сказал наконец старый негр, явно очень встревоженный.

– Кочующие муравьи! – воскликнул не менее взволнованный Робен. – Если они пойдут в сторону хижины!.. Мои дети, моя жена… О боже, поспешим!

– Да что тут такого? Это всего лишь муравьи, не слоны же! – выдал Николя. – Да пусть ползут десятками и даже сотнями, наступил на них ногой, и все дела.

Не удостоив ни словом это замечание, выдавшее полное непонимание опасности его автором, Робен и Казимир поспешили подойти поближе к источнику шума. По мере приближения он становился все более отчетливым. Мужчины теперь находились на полдороге от хижины. Прокаженный, шедший впереди, вдруг остановился и облегченно выдохнул:

– Плохая зверь ходи другой дорога, не ходи на хижина.

В самом деле, муравьи пересекали тропу, по которой шли друзья, примерно в тридцати метрах от них, под прямым углом, двигаясь, таким образом, параллельно расположению дома. Склон холма здесь был довольно крут, так что рельеф местности позволял им во всех подробностях рассмотреть армию перепончатокрылых, которая двигалась как ураган, не видя препятствий. Черная плотная блестящая масса панцирей и брюшек двигалась причудливыми медленными волнами, словно расплавленная лава. И подобно ей, была столь же разрушительной. Миллиарды крошечных челюстей-мандибул прокалывали, дырявили, кусали, щипали большие и малые растения, оказавшиеся на пути колонны. Травы исчезали на глазах, кустарники редели, даже стволы деревьев как будто таяли. Теперь звук, исходивший от орды маленьких ненасытных варваров, стал еще более четким. Шуршание стало громче, а треск – выразительнее. Эти кочевники относились к разновидности фламандских муравьев. Укус именно такого муравья использовал Казимир, чтобы спасти умирающего беглеца с помощью нарыва.