– Тогда уж вместе пойдем, только погоди малость. Ну, пускай эти самые тирольки с «уриана» хоть на какое-нибудь другое слово перескочат – вот тогда мы и пойдем. Авось иной какой-нибудь крик выдумают.

– Ну их в болото! Неприятно, братец ты мой, слушать, когда словесности не понимаешь. Шут их ведает, что они такое поют? Может быть, нас же за наши деньги ругают, а мы слушаем и думаем, что это комплимент. Вон одна тиролька даже пальцем начинает грозить. Нет, я пойду, а вы как хотите!

– Эх, сколько в тебе этой самой нравственности! – восклицает длиннополый сюртук. – Что вот захотел, то сейчас и вынь да положь. Ну, ребята, делать нечего, не отставай от него, пойдем и мы. Уж ежели пришли вместе, то надо вместе и действовать.

Компания удаляется от эстрады. Кто-то оборачивается назад и говорит:

– Господа! А ведь тиролька-то все еще грозит нам перстом. «Пить, мол, ребята, пейте, а напиваться не сметь!»

В клубе художников маскарад с цыганами и живыми картинами, как значится в афише. Публики много, но она как-то вяло двигается по залам и гостиным. В узких дверях, при переходе из одной комнаты в другую, теснота и давка, и кто-нибудь непременно вскрикивает:

– Ах, боже мой! Шлейф оторвали!

В толпе и два китайца из посольства, неизбежные посетители всех увеселительных мест.

По пятам китайцев следуют две маски: одна толстая, другая тощая. Маски любуются национальными костюмами и косами китайцев.

– Я думаю, что ведь и китайцы насчет кос-то тоже с грешком, – говорит тощая маска толстой. – Поди, и у них, как и у нашей сестры, подвязные…

– Само собой! – отвечает толстая. – Один из них раз даже сидел-сидел с маской в маскараде, понравилась она ему, так он и снял свою косу да и подарил ей, а сам с крысиным хвостиком на затылке остался. Ведь они даром что китайцы, а очень добрые насчет женского пола. Сейчас угощать начнут.

– Подойти разве да заговорить?

– Подойти не расчет, но как ты с ними заговоришь? Ведь они никакого языка, кроме китайского, не понимают.

– Подойти и сказать: «Здравствуй, мосье китаец». Для маскарада других слов и не надо, а это-то он поймет. Слышишь, Маша, я подойду вот к этому длинному. Может быть, он и мне свою косу подарит. Тронуть разве его за косу?

– Оставь. Пожалуй, еще обернется да ругаться начнет.

– Ну что ж из этого? Ведь ругаться будет не по-русски, а по-китайски, так нам не стыдно. И наконец, важная вещь – тронуть в толпе! Всегда отречься можно и сказать, что он сам своей косой задел мою руку.

Маска трогает китайца за косу. Тот обертывается и грозит пальцем.

– Видишь, даже и не ругается. Послушай, мосье китаец, угости нас чем-нибудь.

Китаец не откликается.

– Ну, что, гриб съела? – поддразнивает маску ее подруга.

– Вовсе даже и не гриб, а в маскараде, само собой, приставать надо. С двух слов никакая интрига не может завестись. Послушай, мосье китаец, это не я тебя дернула за косу, а ты ее в дверях прищемил. Бонжур! Гут морген! – треплет его маска по плечу.

– Бонжур! Бонжур! – отвечает китаец и присаживается к столу, около которого сидят цыганки.

Те протягивают ему руки. Он пожимает их.

– Вот это племя косу у него вымаклачит, это верно. Даже и тогда вымаклачит, ежели бы коса была настоящая, – прибавляете толстая маска.

Проходят двое: один в пенсне, другой с моноклем. Оба зевают.

– Хочешь, я тебе скажу каламбур? – говорит монокль. – Маскарад – маске рад. Ну что, хорошо?

– Глупо очень.

– А где же ты умного-то наберешься? Сам маскарад – глупая вещь, ну, из него глупый и каламбур выходит.

Китаец между тем, сидя около цыганок, потребовал бутылку шампанского и угощает их. Невдалеке от стола, за которым сидят китаец и цыганки, поместился купец с орденом в петлице фрака и с расчесанной бородой, упер руки в коленки и пристально их рассматривает. Мимо проходит другой бородач и трогает купца складной шляпой.