– Ты как? – Льгов присел рядом.

– А! – отмахнулся Заблоцкий. – Все там будем.

– Я тебя вытащу…

– Брось! Не думай. – Жорж попытался шевельнуться и глухо застонал от боли, пальцами вцепляясь в корни травы. – Ах, французишки, ах, сукины дети! – Алексей удивился, услыхав, что товарищ его больше не картавит. – На любую подлость пойти готовы. Нет, братья-мусью, честь по чести воевать надо. Алёшка!

– Что?

– Я всё одно здесь помру. Спина сломана. У вас никто такое лечить не может, а своих лекарей я, видать, не дождусь.

– Погоди! Ты бредишь, что ли? Каких таких «своих лекарей»?

– А! Не бери в голову. Снеси эту записку в штаб генерала Багратиона. Любой ценой прорвись и постарайся, чтобы лягушатники в плен не взяли. Найдешь полковника Пильгуцкого, Аристарха Степановича. Запомнил?

– Запомнил, но…

– Не перебивай! Быть или не быть России, от этой бумажки зависит. Уяснил?

– Так точно! – Такая власть зазвучала в голосе разжалованного гусарского ротмистра, что поручику захотелось встать навытяжку.

– Передашь ему записку. На словах обскажешь всё об этом бое, о том, какое оружие у французов видел. Скажешь, как я погиб… По-дурацки, в сущности, погиб-то…

Жорж опустился щекой на землю и прикрыл глаза.

Льгов осторожно вытащил из его пальцев записку, сложил еще раз, сунул за обшлаг мундира. Хотел наклониться и послушать – дышит ли? Но Заблоцкий внезапно приоткрыл глаза.

– Поспешай, Алёшка, поспешай… Нет, погоди! Слышь, что скажу. – Поручик придвинулся ближе. – Ты даже не представляешь, что сегодня сделал, дорогой ты мой человек. Ты же первый в истории русской авиации, кто провел таран в условиях воздушного боя. За сто тридцать лет до того, как у нас в учебниках истории прописано… Правда, и история у нашей державы теперь другая будет. И от тебя сейчас зависит, какая именно.

Услыхав отдаленный топот копыт, Льгов встрепенулся. Разъезд гусар в жемчужно-серых ментиках на гнедых конях рысил к догорающему монгольфьеру. Корпус кавалерийского резерва Мюрата.

– Ладно, беги, Алёшка, беги! – уловив его смятение, поторопил Жорж. Поднял кулак с зажатым в нем маленьким пистолетом с вороненым стволом. – Я им живым не дамся. И тебя прикрою. Девять патронов им, один – мне. Беги!

Повелительный хрип Заблоцкого подбросил поручика, подобно доброму пинку. Он, виляя по стерне, побежал к лесу. В сердце закипала глухая злоба. Историю России они, значит, переписать задумали? Нет, не выйдет! Русские не сдаются – нас так просто не сломаешь!

Позади с короткими промежутками прозвучали девять выстрелов подряд.

Через несколько вдохов еще один.

Последний.

Генералы обступили плотным полукругом. Показалось, даже дышать стало труднее. Будто перед командующим вдруг выросла стена – враждебная, щетинистая, живущая своими тайными стремлениями, амбициями и страстями. Впрочем, почему же тайными? – как раз таки явными.

– Вот, ваше высокопревосходительство, документ, – протянул плотный лист гербовой бумаги Ермолов. – Составили заблаговременно, осталось только подписать и скрепить печатью…

– И что же в сём документе, Алексей Петрович? – спросил он, уже догадываясь, даже почти наверное зная, что написано в бумаге.

– Прошение на имя Его Императорского Величества. – Ермолов сверкнул серым недобрым глазом, седые волосы его, и так-то вечно вздыбленные, казалось, вовсе встали торчком. – О назначении генерала от инфантерии, князя Петра Ивановича Багратиона главнокомандующим Объединённой Западной армией.

– Не извольте беспокоиться, Михаил Богданович, – выдвинулся чуть вперёд Беннигсен. – Командование Первой армией останется за вами, но под началом князя.