О чем они беседовали, мы точно не знаем. Но, судя по позднейшей переписке, Гумилева и Абросова интересовали тогда две темы: во-первых, наука, наука прежде всего. А во-вторых, женщины. Скорее всего, эти темы доминировали и в туруханских беседах. К тому же окружающая новых друзей атмосфера способствовала такому направлению мысли.

Туруханск представлялся зэкам городом мечты, эротическим Эльдорадо. О Туруханске мечтали, им бредили, Туруханск являлся зэкам во сне. Это был город женской ссылки. По легенде, что зародилась в беседах изголодавшихся лагерников, в Туруханске жили пять тысяч ссыльных женщин и всего восемь мужчин. Не восемь тысяч, а восемь! (Это, конечно, большое преувеличение, потому что не только же ссыльные жили в Туруханске, водилось там и немногочисленное местное население.)

Ссыльные женщины менее всего походили на гордых амазонок, томных граций или страстных жриц Астарты. В большинстве своем они носили телогрейки и ватные брюки. Все работали и в свободное время готовились не к ночи любви, а косили сено, кололи дрова, окучивали картошку, словом, несли крест тяжкой сельской жизни в бедной и неплодородной стране, потому что Туруханск был в сущности не городом, а большим селом, застроенным серыми избами, хибарками и бараками. «Город» окружала лесотундра, в разгар лета стояли осенние холода, даже картошка едва росла, других же огородных культур не было вовсе. Хлебом в магазинах торговали не каждый день.

Но Гумилева город не разочаровал. Тридцатилетний мужчина, относительно здоровый, несмотря на пять лет тюрем и лагерей, был в таком городе желанным гостем. В Туруханске Лев, по его словам, женился «морганатическим браком» на все семь дней своего отпуска. Значение слова «морганатический» туманно. Возможно, это лишь эвфемизм полигамии или группового брака: «[В]спомни: в Туруханске Наташа и Матрёна начали приобретать манеры дам. Конечно, это с них соскочило, как только мы расстались, но если бы мы жили вместе?» – напоминал Гумилев Абросову одиннадцать лет спустя. Впрочем, из текста не ясно, жил Гумилев сразу с двумя женщинами или одна из них принадлежала Козыреву или Абросову. Последнее, впрочем, маловероятно. Судя по переписке 1954–1955-го, у Абросова в 1944-м еще не было даже и первого опыта. Наконец, этот фрагмент позволяет трактовать слово «морганатический» и в прямом смысле: Наташа и Матрёна были простыми женщинами, так что их «брак» с дворянским сыном Гумилевым был «неравным».

Но в этом малиннике Гумилев даже не пытался задержаться. Здесь же, в Туруханске, он решил вновь переломить волю рока и сменить тягостную, но относительно безопасную жизнь геотехника на судьбу солдата.

Весной 1955 года Лев Гумилев, отсидевший половину уже второго лагерного срока, напишет «своему боевому командиру, теперь министру» маршалу Жукову письмо с просьбой о помощи. Помощи Гумилев не получит, письмо до адресата скорее всего вообще не дойдет. Могущественный тогда маршал получал тысячи подобных писем. Между тем Жуков и в самом деле был боевым командиром Гумилева, рядового артиллериста-зенитчика, участника трех стратегических операций 1-го Белорусского фронта[20].

Свой призыв в армию он считал большой удачей. Солдатская служба не пугала Льва Гумилева, достойного сына своего мужественного отца. «Что я могу сказать о вооруженной защите Отечества, когда я его сам защищал в годы Великой Отечественной войны на передовой, а мой отец имел два Георгия, да и деды, и прадеды были военными, – ответит Лев Николаевич корреспонденту газеты «Красная звезда» в сентябре 1989 года. – Если верить фамильным преданиям, то мой далекий предок командовал одним из полков на Куликовом поле и там же погиб. Так что я скорее не из интеллигентов, а из семьи военных, чем весьма горжусь и постоянно это подчеркиваю. Для меня ратная служба – это неотъемлемая часть гражданского долга».