Тем не менее я посоветовал жене не затягивать пеленками сына, а заодно по-английски не кутать и вообще поменьше обращать на него внимания…
На всякий случай. Вдруг Горер прав?
Особенно меня захватили изыскания профессора Айвона Блоха, который с немецкой педантичностью выводил самоуверенность, эксцентричность, лицемерие и жестокость англичан из таких особенностей нравов (частично сохранившихся), как воспитание детей розгами, мазохистская склонность к порке во время секса или тяга к дефлорации. В те времена в СССР об отклонениях от единственно признанной сексуальной позиции говорили шепотом, поэтому изыскания Блоха я воспринимал исключительно через порнографические линзы, как «Камасутру».
– Во всяком случае, мы, коты, гораздо целомудреннее людей, хотя весьма любим бродить с кошками по чердакам, – вставил Кот. – Но кто видел кота в групповых оргиях? Кто видел кота в жутких перверсиях, присущих человеческой расе?
Итак, биологический детерминизм освежает и вселяет надежду: вдруг какой-нибудь хмырь откроет английский ген? Боже, как это двинет вперед науку о национальном характере – этнопсихологию! Тут же из нее вычленится новая наука, англопсихология, и, уж конечно, меня причислят к ее отцам-основателям. На этом дело не закончится: появятся специалисты по отдельным чертам английского характера, и можно уже сейчас поздравить докторов английского лицемерия и бакалавров английской нелюбви к теории, которые будут работать на кафедре англопсихологии в институте этнопсихологии Академии мировой психологии.
– Старина, тебе не кажется, что ты заболтался? – спросила Улыбка Кота. – Какого диккенса ты все это несешь?[23]
Заторможу и скромно промолвлю: на английский характер влияют солнце, воздух и вода, дожди, туманы, гром, пролив Ла-Манш и нечто таинственное в крови, возможно, самое главное, основное составляющее, переходящее из поколения в поколение. Пусть это будут национальные гены. Неужели это все?
Лети, лети, моя исторья…
А где же социально-политические, экономические, религиозные…
– И подагрические факторы? – вставил охамевший Кот.
Где производственные отношения, в которые вступают люди вместо того, чтобы любить и наслаждаться запахами сирени? Куда делись бесконечные войны, неумолимая, непредсказуемая поступь Истории, от которой трещат человеческие кости? Где честное стремление приумножить и защитить награбленное с помощью государственных и иных институтов? Борьба за власть, борьба классов, борьба маленьких пчелок за выживание?
Эти штучки формируют национальный характер не меньше, чем равнодушная природа, хотя они меняются быстрее и ощутимее для упомянутых костей, это признавали и Гиппократ, и Монтескье, и Гегель, и, конечно же, великий Карл…
– Хватит лезть со своим марксизмом! – прервал меня Кот. – Давай по чести, положа лапу на сердце: каким сделали войны англичанина? Ты ответишь: конечно же, мужественным, агрессивным, патриотичным, предприимчивым и прочая, и прочая. На это я замечу: а почему же совсем не мужественны египтяне, индусы, румыны, итальянцы, которые века провели в кровавых схватках? На мой взгляд, войны выбили у англичан ум и здравый смысл: стоило ли проливать столько шотландской крови и рубить голову Марии Стюарт, если Шотландия преспокойно рулит к полной независимости?
– Ты совершенно прав, если считать Историю произведением Разума, а не Игрой Случайности, если забыть, что в Истории нет ни крохи мозгов. Удивительно слышать это из твоих уст: все-таки твой папашка, Льюис Кэрролл, верил в Абсурд, об этом говорит Улыбка, которую ты постоянно носишь.