Нервно оглядевшись, «кинозвезда» приблизилась к Тияне почти вплотную и зашептала, щекоча дыханием ее щеку:

– Могу я попросить вас кое о чем?

Тияна пожала плечами:

– Ну, конечно!

– Я понимаю, что сейчас неподходящее время, ведь у вас горе, а я лезу со своими проблемами, но… Но боюсь, что потом будет поздно, да и нам, скорее всего, не дадут поговорить. Очкарик следит тут за всеми, разве что сегодня ему не до этого. Он тоже на похоронах – я заметила его в толпе.

– Очкарик?.. – Тияна удивленно покосилась на свою спутницу.

– У него наблюдательный пункт в башне над главным корпусом, там окна вкруговую. Иногда можно заметить, как сверкают его очки, когда он стоит слишком близко к окну. Тут еще и камеры повсюду натыканы, но, видимо, не всё пространство охватывают, и он иногда в окна посматривает.

– Это охранник, что ли?

– Нет тут охранников, не от кого охранять. Очкарик за пациентами шпионит.

– Зачем же?

– Выслеживает, кто с кем дружбу водит, у кого роман намечается, и сразу главврачу докладывает, а тот меры принимает, чтобы это дело аккуратненько пресечь, медсестер посылает, и те тотчас мчатся со своими замечаниями или сообщением о какой-нибудь срочной процедуре. Все делается для того, чтобы ни у кого из пациентов ни с кем ничего не закрутилось.

– А-а, мне говорили об этом! – протянула Тияна. – Ограничивают общение из-за того, что лечение может не подействовать. Зато тем, кто будет соблюдать все рекомендации, обещают полное выздоровление.

«Скарлетт» презрительно фыркнула:

– Обещают они! – Потом вдруг осеклась, и в ее взгляде промелькнула тревога. – Вы ведь меня не выдадите? Прошу, пусть этот разговор останется между нами, даже если вы откажетесь мне помочь.

– Не переживайте, я никому вас не выдам. – Тияна ободряюще улыбнулась.

– Я верю вам! Ведь вы – моя последняя надежда. – Собеседница немного расслабилась. – Я верю, что вы с ними не заодно.

– Что это значит?

Воровато оглядевшись, «Скарлетт» понизила голос:

– Подозреваю, что здесь творятся темные делишки! Что-то нечисто с этой их заключительной процедурой. Пациентов после нее якобы сразу выписывают.

– И что в этом странного?

– А то, что никто никогда не видел, как эти пациенты отсюда уезжают!

– Серьезно? Вообще никогда?! Никто никогда не уезжал отсюда?! – Тияна почувствовала, как по ее спине поползли мурашки.

– Да почему же, уезжали многие, но не из тех, кому провели эту процедуру. Ее не всем назначают, и это бывает нечасто. Наверное, поэтому никто и не замечает ничего странного.

– А вы заметили?

– Не я, а один мой знакомый. Он недавно приехал, но такой дотошный, все про всех выспрашивает, все ему интересно. Его имя Роберт. Так вот, накануне мы с ним прогуливались в парке и заговорили об этой процедуре…

– А как же Очкарик? Он позволил вам вместе прогуливаться? – перебила собеседницу Тияна, вспоминая, как медсестра бесцеремонно разлучила эту девушку с ее парнем.

– Меры применяются только к тем пациентам, которых видят вместе слишком часто. Один-два раза прогуляться можно, а в третий могут сделать замечание. Не концлагерь ведь, хотя все равно неприятно. Так вот, этот новенький – кстати, тоже американец, как и я, – стал меня обо всем расспрашивать, а об этой процедуре особенно подробно. Когда он поинтересовался, как выглядят после нее пациенты, меня прямо осенило: я вдруг осознала, что никого после этого ни разу не видела! Вот и зародилось подозрение, что, может быть, их… убивают!

– Но зачем?!

– Да мало ли … Из-за денег хотя бы. Люди-то сюда приезжают состоятельные. Вдруг их заставляют подписывать какие-нибудь дарственные или переводить деньги со счетов на третьих лиц.