Давит возил с собой библиотеку, даже когда воевал: он был одержим богословием, астрологией и историей, «деяния которой», по словам летописца, «он знал лучше любого другого царя». Судя по всему, и Коран, и персидские стихи он читал в подлиннике. В поэзии, как и в политике, Давит стремился к совершенству и создавал образцы для подражания для многих последующих царей Багратидов. От творческого наследия Давита остались только его одиннадцать Гимнов покаяния, свободных подражаний псалмам библейского царя Давида. Он отождествлял себя с ним и считал своим предком, потому что власть обоих покоилась на совершенных ими смертных грехах. Может быть, мы не должны толковать эти стихи как биографическую исповедь (например, чувство вины за то, что он сверг собственного отца)[75], но они доказывают, что Давит был одаренным поэтом, способным на самокритику и обладавшим прозрением:

Изредка Гимны покаяния, возможно, намекают на политическую карьеру Давита: «Я пределы нарушил дерзостно, и прибавил дом к дому, и присоединил поле к полю, у немощных отнял их долю, об одном лишь лелея помыслы, чтоб соседей у меня не было, чтобы только один я населял всю эту землю»[76].

Давит предвидел, что рано умрет, и умер 24 января 1125 года. Его похоронили в Гелати, в комплексе собора, монастыря и семинарии, который он основал и который еще строился. Царь приказал, чтобы его тело положили под порогом, чтобы каждый входящий наступал на него. Он оставил два завещания (андердзи): первое, составленное в 1124 году по наущению его духовного отца Арсена Икалтоели, передает монастырю Шио-Мгвиме земли, конфискованные у мятежников, с просьбой поминать его в каждой службе[77]. Второе завещание, написанное накануне смерти, короче и более спорное: Давит выражает свое удовлетворение тем, что оставляет после себя царство от Никопсии (сегодняшнего Туапсе) до Дербента, от Осетии до Арагаца (горы между Ани и Ереваном) и хвалит сына и наследника Деметрэ как самое дорогое ему благословение от Бога: «мудростью, и мощью, и мужеством превосходящего меня, и святостью». Но завещание самым неожиданным способом распоряжается престолонаследием:

«И детям, и царице моей вменяю, при посредничестве Божием, чтобы Деметрэ брата своего Цвата воспитал, и, если пожелает Господь и будет хорош, после себя сделал царем над отечеством, и сестер своих почтил, как детей моих возлюбленных». [Слово «цвата» бо2льшей частью специалистов толкуется как вариант наречия цота (немножко), но некоторые заключали, что «Цвата» – это прозвище Вахтанга, мальчика, которого родила вторая жена, Гурандухт.]

Второе завещание дошло до нас только в виде копии XIX века. Не исключено, что оно является подделкой. Само условие «если пожелает Господь и будет хорош» неуместно, когда говорят о престолонаследии Богом помазанного царя, и даже мысль о том, что наследник престола должен быть регентом младенца-брата, а не передавать престол своему собственному сыну, противоречит всему, что Давит и его предшественники делали, чтобы обеспечить неоспоримый переход власти от царя до царя. Спрашивается, не вставила ли это условие кипчачка Гурандухт, вторая царица, и ее сторонники, чтобы в конце концов ее шестилетний Вахтанг, наполовину кипчак, унаследовал престол? (У Гурандухт была и дочь Тамар, еще моложе Вахтанга, которая потом, как ее сводная сестра, тоже Тамар, вышла замуж за члена осетинской царской семьи.) Сознательно или нет, Давит, по-видимому, завещал бомбу замедленного действия, которую его сын и внук смогли обезвредить с огромным трудом. Арсен Икалтоели, тридцать лет дававший Давиту «надежду и путеводство», сочинил для Давита эпитафию, в 1127 году высеченную на надгробной плите в Гелати. На ней до сих пор можно прочитать: