Тут подвалили наши шумные однокурсники. Множество моих знакомцев занялось яхтенным спортом. Всё это, по-моему, дело дурное, забава для богатых. Видел я, как после кризиса в девяносто восьмом пытались эти яхты продавать. Один даже жил в яхте на Пироговском водохранилище, потому что его из квартиры за долги и общее безденежье выперли. А пока над ними не висел дамоклов меч русского разорения, они с разной степенью профессионализма бороздили моря и океаны мира, оставаясь в своей обыденной жизни банковскими служащими.

И вот они хлопали Арамиса по плечу и спрашивали:

– А ты ведь тоже яхтами занимался?

– Да, – он им так, с усмешечкой. – Только я этим как спортом уже не занимаюсь.

– Что, – спрашивают его сочувственно, – проблемы со здоровьем?

– Да нет. Я когда выиграл чемпионат мира, то как-то потерял к этому интерес.

Банковские служащие звучно клацнули челюстями.

– Так это ты был в Гамбурге в две тыщи втором, в классе «микро»?

– Да, это мы – только что построили яхту и решили опробовать. Вот так и получилось. А за несколько лет до этого, в Канаде, меня взяли на борт, чтобы пройти на юг вдоль американского побережья. И когда я взял в руки фал, то будто игла вошла в вену наркомана – я понял, что это моё. Безо всякого соревнования и спортивного интереса.

Ну, ё-моё, думаю, такие люди и без охраны.

Но так или иначе, он приехал сюда.

Потом я узнал подробности, но – нет, не мог он Мишаню завалить.

Даже если бы они поругались, даже если б напились и вспомнили былые обиды – а я знаю, что им было, что делить.

Да и корысти ему нету никакой.

Не тот стиль, вот что я скажу.

И тут вижу, как он себя ведёт. Зона-то всё показывает, она сразу человека выявляет – то ли он для понтов сюда залез, то ли бабла пришёл порубить, то ли вовсе с глузду съехал.

А так-то я любил всех. Я Атоса любил – Атос был благо-о-о-ородный, он всем помогал.

Он нам всем сильно помог, и мне в том числе.

Я-то довольно давно обретался в научном городке. Квартира в Москве была продана, семейная жизнь не сложилась, я начал попивать и сразу же согласился поехать в Зону.

Если бы мне предложили ехать лаборантом, я бы и то согласился. Но контракт был на инженера-исследователя, что даже тешило моё самолюбие.

Я не подозревал, в какую банку со скорпионами я попаду.

Тогда русская группа была небольшая, несколько человек, в числе которых одна женщина.

Начальником у нас был Шершень, человек весьма своеобразный.

Владислав Кимович был человек очень старательный, я помню его ещё в те времена, когда он воевал с несчастным Маракиным, и с небожьей помощью разных партийных товарищей этого самого Маракина и загасил. Моё-то дело сторона, я был просто наблюдатель, но маракинских мушкетёров мне тогда было очень жалко. Но – высоко взлетел, так больнее падать.

Владислав Кимович был всегда тщательно выбрит и носил причёску, которая называется «внутренний заём», когда одна прядь накладывается на начинающую лысеть голову. Это, впрочем, была единственная его слабость. Был он полноват, если не сказать толстоват.

Про Владислава Кимовича говорили разное, некоторые были недовольны, что он подписывает своим именем все работы группы, да и все гранты были оформлены на него.

Но тут претензии дело сложное – я знал ещё с университетских времён закон о братских могилах научных публикаций. В эти могилы валились все – и теоретики, и экспериментаторы. Как сюда не включить начальника, непонятно. Он всё-таки принимал участие, и иногда его помощь, даже административная, была куда важнее, чем лишняя серия экспериментов. Но недовольные всегда находятся – отчего Шершень и Шатрова, Шершень и Аврерин, отчего так? Ну я бы не моргнув глазом внёс бы начальство в список авторов – но самостоятельных исследований у меня не было. Я больше сидел в баре и ходил на выходы. Выходы были делом опасным, как ни крути.