- Кто говорил, что целый противень осилить может с пирожками? – возмутился Макс, подтягиваясь выше, сам видимо едва удерживаясь на весу. – Будь бой-бабой! Давай Грознова, я люблю тебя не за нытье. Ты мне такой даже не нравишься.

- Ой да будто я тебе вообще когда-то нравилась, - фыркаю громко, не обращая внимание на десятки камер смартфонов, направленных в нашу сторону.

- Нравилась. Пять лет тебя люблю, как свалилась с лестницы на меня, едва тушей своей не задавив. С тех пор дня не мыслю, чтоб жизнь без Наденьки Грозновой прожить, - заливает соловьем Макс. А лицо какое серьезное сделал, будто сам верит в то, что сейчас несет. Кстати случай этот я помню, тогда гналась за одним отличником, посмевшим меня сравнить с бочкой и налетела на Еремина. Вроде с того у нас идет конфликт, видать нечто важное ему отдавила, как бы не сосуды, по которым кровь в мозги закачивается, иначе чем его глупость объяснить?

- Ааа, ну если дело так обстоит, то конечно, - невольно хрюкаю от смеха, вцепляясь сильнее в канат, не давая сползти вниз еще на несколько сантиметров. Зря все же леггинсы надела спортивные, по-моему, часть объективов сейчас не тот ракурс снимают, о чем красноречивые ухмылки на лицах парней говорят.

- Что «конечно»? – поинтересовался любитель капусты, прекратив судорожно цепляться за веревку.

- Верю, говорю, словам твоим ванильным, - закатываю глаза, с сарказмом отвечая. – На надпись «сарказм» над моей головой внимания не обращай, она просто всегда у меня загорается, как только уши начинает от лапши оттягивать.

- Грознова, – вздыхает Макс обреченно, - я уже не знаю какими словами все выразить, чтоб до тебя дошло.

- Дубиной ей по темечку! – орет Ладужкин, а толпа чаек рядом поддакивает, выкрикивая:

- Да, да!

- Так ее!

- Макс, будь мужиком, хватит за бабой бегать!

- Да вся школа уже ржет!

- Да заткнитесь вы, - огрызается Макс, покачиваясь на веревке. Семен Аркадьевич внизу сморкается в собственный ворот олимпийки, поглядывая в нашу сторону растроганным взглядом. В душе что-то там зашевелилось, стоит видимо, проверится на ишемическую болезнь. Мало ли чего там колет, чешется и тянет.

- Ах, эта прекрасная юношеская любовь, - вздыхает мужчина, махая нам рукой. – Спускайтесь, ваше время вышло.

Отлично, еще бы знать, как. У меня тело не двигается, походу умру на этом канате на пару с Максом, в отчаянии смотрящего на меня своими лучистыми серыми глазами из-под пушистых ресниц. Никогда не понимала. Зачем парням такие дары. Волосы, ресницы, порой кожа лучше, чем у большинства девчонок. Задумчиво губу прикусываю, заметив завороженный взор Еремина и вскидываю брови.

- Чего тебе, болезный? Тоже никак не спустишься?

И снова этот вздох, да что с ним такое происходит?

- Знаешь, Надь, - тянет задумчиво так, медленно сползая вниз, стараюсь поспеть, ощущая, как веревка невольно обжигает руки, однако продолжаю двигаться, наблюдая за Максом. Где-то на середине пути замираем, поскольку он произносит:

- Вот скажи, каким образом надо признаться в любви девушке, чтобы до нее с первого раза дошло, если она меня в упор не замечает?

Мой мозг сделал паузу, отправившись на законный перерыв. Не могу понять происходящее, вечный «лоадинг» висит, загружая данные. Моргаю – ошибка. Еще раз – ошибка. Еремин влюбился? Извилины начинают шевелиться, разгоняя работу серого вещества до скорости света. Сердце биться чаще, падая вниз. Одновременно спускаемся по канатам, под тяжелое молчание толпы подхожу ближе, заглядываю в напряженное лицо. Плевать, что ноги, пальцы, вообще все мышцы перестали слушаться от долгого пребывания в одной позе. Хочу знать.