Виктор Николаевич спокойно налил себе чашку чаю и запустил ложку в вазочку с клубничным вареньем. Капитану нужно выговориться. Не удалось напоить, так пусть хоть исповедуется. Для того и пригласил, зараза. Котлов чувствовал себя опустошенным, как в душу нагадили. А пропади все оно пропадом! После сегодняшней расправы с крестьянами он не мог смотреть людям в глаза. Не виноват, а чувство вины есть. Ощущение причастности к мерзости. Как будто провалился в очко солдатского сортира и плаваешь там.

– А поляков считают пьяницами. Нам с детства по телевизору и радио, в газетах, с плакатов внушают: пей, славянская морда! Жри вудку, напивайся до смерти.

– В отряде сухой закон? – Котлов удивленно приподнял бровь.

– Иначе нельзя. Только по большим праздникам, и ничего крепче настоящего вина. Я когда увидел, как поляки пьют, ужаснулся. Их же специально спаивают. В Берлине и Бранденбурге бутылка шнапса стоит пять марок, а здесь от шестидесяти пфеннигов до трех марок. Да еще все самопляс гонят. Полиция не запрещает.

– У нас в деревнях тоже гонят, – усмехнулся Котлов.

– Не путай! Жил я в России, видел, как этот самогон пьют, сам пил. Один день погуляют от души, закатят пир на всю деревню, утром квасом похмелятся и месяц все трезвые. Ты бы видел, как поляки пьют!

– Встречался я с поляками, в Плимуте на нашей улице поляк лавку держит. Хороший человек, вежливый, пару раз я его видел подшофе, так это за пять лет знакомства, – Котлов незаметно втягивался в разговор.

Сыграло обычное человеческое любопытство. За свою жизнь Виктор Николаевич видел много разных людей. Чаще встречались хорошие, порядочные. Но бывало, попадалась такая дрянь, что оторви да брось. Сталкивался он и с подлецами, циничными, беспринципными людишками, способными мать родную продать. Видел, и не один раз, как крепкий, бойкий парень при виде опасности враз бледнеет, забивается в угол и плачет, закрыв лицо руками.

Жизнь – штука сложная. Все люди разные. Но вот такого, чтоб человек час назад хладнокровно руководил расправой над беззащитными людьми, смотрел, как его бойцы насилуют малолетних девочек, душат и рубят топорами младенцев, а потом разглагольствует, что людей водкой спаивают! Вот такого вице-адмирал Котлов за всю свою жизнь еще не встречал.

– Английские поляки, русские поляки, американские поляки, – продолжал Ост, – все они как все. А у нас люди спиваются. Жаль, в этом доме только немецкое телевидение, я тебе как-нибудь покажу польский телеканал. Сам все поймешь.

– По телевизору учат пить водку? – недоверчиво хмыкнул Котлов. Весь его жизненный опыт бунтовал против такого насилия над реальностью. Не бывает такого! Не бывает!

– Рассказывают, какая вудка вкусная да полезная, от радиации спасает. Да кто в Польше эту радиацию видел? Ближайшая атомная станция под Остравой. Внушают, что все мужчины пьют вудку бутылками, кто больше выпьет, тот и самый настоящий. Вот наши и пьют. А кто телевизор не смотрит, пьют от безысходности, душа на свободу просится, о свободной Польше мечтает, а свободы нет. Свобода только на дне бутылки.

– Жуткие вещи, – согласился Виктор Котлов.

Он пил уже вторую чашку чая с вареньем. Рассказы капитана Оста вице-адмирала не трогали. Не тот сегодня день. Стоило закрыть глаза, и перед внутренним взором представал Анжей, волочащий за ноги труп пожилой женщины, и Марко, брезгливо отшвыривающий ногой мертвого ребенка.

Ментат работает не только в лаборатории. После поглощения информации наступает время переваривания пищи. Терминологию специалисты позаимствовали у биологов. Если абстрагироваться от реальности, то информация для ментата равноценна еде, а скорее, даже важнее, и процесс поглощения и переваривания информации очень похож на процессы в желудочно-кишечном тракте. Только на выходе получается не известный продукт пищеварения, а крупицы рафинированной информации, очищенная от примесей истина, настоящее алмазное зерно.