В общем, золото, а не человек.
– Идите, – он подтянул портки и закашлялся.
А я…
Я уловил тонкий аромат лилий, который стал уже настолько привычным, что я к нему даже и притерпелся. Да и то, запах появился и исчез. Что до красных пятен на руке, то ладонь Митрич поспешно вытер о штаны и махнул. А мы… мы пошли. Чахоткой тут никого не удивишь.
И не только ею.
Лишь Тьма, крутанувшись, подхватила пару чернильных пятен, что выползли на запах крови, и заурчала довольно.
– Охота? – раздался в голове шелестящий голос.
И я кивнул, подумавши, что хоть кто-то ходит сюда с удовольствием.
Глава 2
«На Петербургском тракте квартиры для рабочих устраиваются таким образом. Какая-нибудь женщина снимает у хозяина квартиру, уставит кругом стен дощатые кровати, сколько уместится, и приглашает к себе жильцов, беря с каждого из них по 5 коп. в день или 1 руб. 50 коп. в месяц. За это рабочий пользуется половиной кровати, водою и даровой стиркой»[6]
Из отчёта ревизинной комиссии о бытии рабочих, представленного князю Н.
– Сдохну я тут, – Метелька забился в наш закуток у дальней стены и, сев, вытянул ноги. – Савка, вот… вот скажи, на кой оно тебе?
Сказал бы, да сам уже не уверен.
Смену мы отстояли. Работа тут несложная: стой при машине и подсыпай сырьё, которое мальчишки подвозят. Детей на фабрике много. Одинаково тощие, большеглазые и вечно голодные. Вон и теперь вьются, приглядывая, не поделится ли кто куском хлеба. Сперва мы делились. Жалко их было. Метелька разве что ворчал, что на всех не напасёшься. Прав оказался. Теперь вон прячемся в уголок и жуём всухомятку хлеб с отбитою у хозяйки колбасой. Стена тёплая. В ней трубы, по которым раствор бежит, они и греют. Не оттого, что хозяин добрый, а технология требует, чтоб вода горячею была, так раствор более насыщенным получается и выход лучше. Вот котельная и старается.
В котельную я как-то заглянул интереса ради и понял, что вот он, ад воплощённый. Огонь. Жар и черти чумазые с лопатами, подкидывают уголь в топки, матерясь на чём свет.
Неблагодарная работа.
Хотя благодарной тут и нет. Мастера и те, пусть и получают в разы против обычных рабочих, но и спросу с них куда больше.
– Анчеев вон едва на ногах стоит, – Метелька этими самыми ногами пошевелил. – То и дело в кашле заходится. Выгонит его Митрич.
И вздохнул.
Жалко, стало быть. И мне жалко. Вот… только и жалости на всех не хватит. Как не хватает целителей или хотя бы лекарств. Да ладно лекарства, те же фильтры бы поставить, очистку, а то ведь чахотка, она не только из-за заразы, она от дыма этого, который в безветренные дни прямо на фабрику и ложится.
Смога.
От духоты и тесноты.
От голода вечного. И ещё от тварей. Последних тут было едва ли не больше, чем людей. Они давно уж обжили это местечко и поначалу нагло шмыгали под ногами, цеплялись за людей, присасывались к таким вот, как Анчеев, уже обречённым, но пока ещё стоящим на ногах. Тени тянули из них, и без того ослабевших, остатки жизни, погружая людей в престранное состояние отупения. И тусклые пятна икон, развешенные по стенам и по-над окнами вряд ли как-то могли исправить ситуацию.
Теперь-то, конечно, количество тварей поубавилась, да и оставшиеся благоразумно держатся в стороне. И хочется думать, что чего-то тут мы да и изменили к лучшему.
– Ешь, давай, – ворчу.
Перерыв тут короткий. Смена длится шесть часов. Отработать надобно две. А между ними – передышка. Поговаривали, что при прежнем хозяине на перерыв даже воду привозили, горячую, но новый этакие глупости пресёк.
Мол, тяжкие времена настали. Надобно экономить.