Этот человек был напуган и растерян.

– А за что?

– За противонародную деятельность.

– П-помилуйте! – он прижал фляжечку к груди.

– Чем вы занимаетесь-то?

– Так… гимназии инспектирую. И реальные училища. И так-то прочие малые учебные заведения.

– Глоточек. И успокаивайтесь… эта бумажка вам не навредит. Было проклятье, но малое… да и приговор не из числа особых. Тут, конечно, именной, но не на смерть.

– Да?

– Вот… за противонародную деятельность… во пробуждение совести и осознания. Пафос, конечно, пустой. Но покойник мучится не станет. Так что скорее уж у вас какое расстройство приключилось бы, желудочное там или прочее. Или занемогли бы крепко. Кстати, вам там настоятельно рекомендуют оставить службу… – Еремей протянул расчерченный линиями сгиба листок, от которого Лаврентий Сигизмундович отмахнулся.

– Пожалуй, так и сделаю… матушка давно говорила, что служба из меня все соки выпивает.

Как по мне, соков в Лаврентии Сигизмундовиче оставалось ещё изрядное количество.

– И надо бы о себе думать. О семье. А я вот… то одна инспекция, то другая… и всё-то меня отряжают, – теперь в голосе его звучала обида. – Я и говорил, что ж меня-то? Я вон и дорогу переношу тяжко. А они, мол, кто как не вы… у вас острый взгляд. понимание. Опыт… честно, думал, дотянуть до следующего чина, всего-то полгода до выслуги. Принял бы надворного советника и ушёл бы… право слово… но теперь-то так придётся, конечно.

– Не спешите. Думаю, это вот – от местного отделения какого… сейчас террористов, что собак бродячих. Зачастую, сами путаются, кто из них чем занимается и с кем воюет. Попробуйте сперва перевестись куда.

– Куда?

– Не знаю. В другой город.

– В другой? Нет, что вы… тут у меня матушка… как я её оставлю-то? Она не согласится. Нет, я всё решил… пусть с меньшим чином уйду, но живой. Да, да… отправлюсь в имение. У нас имение есть. Кривчино. Конечно, не сказать, чтобы большое, но доход приносит. Да… и там уж жениться можно. Детишки… я-то в свое время мечтал карьеру сделать. До тайного советника чтобы… но тут уж… выбирать не приходится.

– Там условие поставили, что если прилюдно покаетесь в преступлениях, то приговор отменят.

– В каких преступлениях? – произнёс Лаврентий Сигизмундович. – Я никаких преступлений не совершал. Что они там себе выдумали… я просто делал свою работу. Честно делал! Я, поверьте, и взяток-то никогда не брал, хотя предлагали и не раз. Но как можно?!

Он замолчал ненадолго, потом попросил:

– Уберите это…

– Заявлять станете?

– Стану… потом. Как доеду. Тут-то смысла нету. Преступления… знаю, о чём это я… но тут не моя вина, нет… я просто слежу за порядком. Тайный советник… думаете, не разу не писал доклады о своем видении образования? О том, что никак не можно сокращать количество учебных заведений? И что наоборот надобно всячески способствовать открытию новых школ? Пусть не гимназий, но вполне полноценных? И училищ. Ладно, не реальных, хотя и их выпускники очень, очень нужны, хотя бы мастеровых. Что в маленьком Французском королевстве ежегодно выпускается больше дипломированных специалистов, нежели в огромной Империи? Что система четырехклассного приходского образования себя изжила и сейчас нужно большее? От недостатка кадров страдают не только канцелярии, но и военные, и заводчики, и все-то, куда ни кинь…

– Это вы верно, – Еремей сложил бумагу треугольничком и упрятал в шинель.

– А они всё боятся… всё волнуются, как бы хуже не вышло. Эти все…

– Не стоит.

– Что?

– Иные разговоры ныне вести не стоит. Даже при том, что вы собираетесь выйти в отставку.