– Имя… м-менять?

Как по мне сомнительная маскировка. Нет, оно-то, может, и годная для нынешнего мира, но… всё одно сомнительная.

– Имя, фамилию… новую жизнь, – Михаил Иванович поглядел снисходительно. – Да вы, чай, приключенческих книг перечитали-с, юноша. Не всё так просто. Оно-то, конечно, можно любые бумаги выправить, хоть на имя британского подданного, но толку-то, когда харя наша, российская? Причём характерная такая харя. Сразу вопросы пойдут. Кривотолки. Копания. Ко всему Еремей у нас личность довольно известная. И знакомцев у него хватает. А ну как встретит кого? Вероятность невелика, но есть… тем паче там, близ границы, туда вечно всякий неспокойный люд тянет.

В этом была толика здравого смысла.

Немалая такая.

– Даже если и не встретят, то к имени чужому привыкать тяжко. И ему, и вам. Выправку военную не спрячешь. А она порой людей крепко злит. И если вот к отставному зауряд-прапорщику, который ко всему Георгия жалованного нацепит, мало кто сунется, то вот бесчинного точно без внимания не оставят. Уж извини, Еремеюшка, физия у тебя такая, что людей на дурные подвиги будоражит.

И снова правду говорит.

– Конечно, найти кого подходящего, чтоб и с документами, и с биографиею схожею можно, но на то время надобно. И возможности поболе моих. И поиски этакие всяко привлекут внимание немалое, что с той стороны, что с моей. А потому будет от них больше беды, чем пользы, – закончил Михаил Иванович. – С другой вон стороны ты у нас покойник, причём ожидаемый. И об этом заключение есть от лейб-целителя. Об ожидательности. И что болел, то многие видели. И о Зорьке ведают… и о том, что твари очень любят охотников. В смысле сожрать.

Ну тут я и сам сообразил. Знать бы ещё, чем эта нечеловеческая любовь вызвана.

Но киваю.

И стискиваю зубы, потому как отвар подкатывает к горлу, но к счастью комом падает в сам желудок.

– Евдокиюшка опять же смерть засвидетельствует, раз уж штатный целитель приболеть изволил.

– Сильно?

Уточняю больше для поддержания беседы.

– Да не особо, дня три-четыре, а там зелье дурное и закончится… он в жизни не признает, что этакое важное дело просрал.

А зелье нужное, надо полагать, у него не случайно появилось.

– Вы разве не должны спасать заблудшие души, – уточнил я, потому как это выражение смирения, на физии Михаила Ивановича застывшее, бесило несказанно.

– Так-то оно так, но спасать того, кому это не надо – пустой труд, – отмахнулся он. – Главное, что он уже доложил своему покровителю, что вы при смерти и речь идёт о часах…

– А кто…

– Князь Воротынцев. Знакомы?

– Впервые слышу, – искренне ответил я.

И по взгляду вижу, что ответ правильный. Ну да, где я, сирота и бастард, и где князь Воротынцев.

– А чего ему от меня надо?

– Мне вот и самому хотелось бы знать… причём настолько, что он и столицу оставил, и даже восстановил некоторые… старые связи.

Это он про Сургата?

– Более того. В канцелярии Синода уж третий день лежит прошение некоего Филимонова Ивана, сына Егорова, об опеке над безродным сиротой Савелием… – продолжил Михаил Иванович.

– А это…

– А это – верный слуга рода Воротынцевых.

Ну да, не самому же князю прошение подавать, свой интерес столь явно обозначая. Хотя один момент всё ж не понятен.

– Третий?

– Потерялось. Порой в канцелярии, даже Синода, такой беспорядок… особенно, когда в городе иные нехорошие дела творятся. То люди погибают, то полыньи беззаконно открываются, то вот сумеречник в приюте находится. До прошений ли?

И по выражению лица Еремея вижу, что для него это вот всё – тоже новость и не из числа приятных.