Мы в унисон фыркаем, и я продолжаю:

– Это та доброта, к которой мне уже удалось прикоснуться. Странно ли это? Не ошибусь ли я вновь, поверив в благие намерения?

Аннабель садится и болтает ногами над полом. Она хмурится, словно обдумывает самый сложный вопрос в своей жизни.

– Какие бы причины у него ни были, он искренне заботится о тебе. Макс не спал сутками, чтобы обеспечить тебе безопасность, решал все вопросы с фальшивой фамилией и браком. Брал соглашения о неразглашении, наверное, с каждого, кто заходил к тебе в палату. Пока мы с Лиамом пребывали в шоке, он действовал. И я буду благодарна ему всю оставшуюся жизнь. Мне кажется, что это его предназначение – приходить на помощь.

Я молча киваю. До сих пор не понимаю, как реагировать на человека, который думает, что может спасти мир от затопления. Но можно ли спасти того, кто уже давно утонул?

Спустя неделю я все еще нахожусь в больнице, хотя собиралась сбежать отсюда на следующий же день после пробуждения. И неважно, что побег бы был на слишком короткую дистанцию: руки и ноги до сих пор меня не слушаются. Кажется, за эти семнадцать дней и семь часов, как подметил Макс, – он что, вел счет? – мое тело слегка атрофировалось. Сейчас я чувствую себя намного лучше, а рана на животе практически зажила. От нее остался лишь отвратительный рубец на коже и… Я бы сказала, на душе, но нет – в сознании. Потому что при воспоминаниях об Алексе внутри уже давно перестало трепетать. Все бабочки сдохли, как от дихлофоса, когда он показал свое истинное лицо.

Дверь внезапно распахивается – грациозным шагом, как и полагается леди, в палату входит моя мама под руку с отцом.

Впервые за все время, что я в больнице. Впервые с того момента, как я вышла замуж за Алекса.

– О, дорогая, твой цвет лица такой нездоровый. Я же говорила тебе лучше ухаживать за собой, годы быстро забирают красоту, – первое, что произносит любимая мама после того, как ее дочь чуть не умерла.

– И тебе привет, мам.

Папа подходит и целует меня в щеку, мама следует его примеру.

Они выглядят хорошо, я бы сказала, даже слишком. Оба бодрые и свежие, цвет кожи переливается здоровым загаром, который совершенно их не старит. Мама одета в розовый сарафан до щиколоток и туфли-лодочки в тон, на шее, как всегда, какой-то дизайнерский платок, скрывающий ее несовершенство. Папин внешний вид намного проще: однотонное поло и джинсы. Возрастные морщины подчеркивают черты лица, а седина в волосах придает определенный шарм. Годы сделали его красоту еще заметнее.

– Вы загорели? Были в отпуске?

Отец работает политическим журналистом, поэтому постоянные командировки стали смыслом его жизни достаточно давно, но для мамы это повод выехать в другую страну, а после – затащить папу на какой-нибудь курорт.

– Валери, мы были в таком чудесном круизе, ты даже не представляешь! Вам с мужем обязательно нужно туда съездить. Мы с папой отлично провели время вдали от всей городской суеты. Ох, а какой там…

– Как ты себя чувствуешь, милая? – прерывает ее папа, опомнившись. Иногда он может прорваться сквозь пелену флюидов моей матери. – Мы так и не поняли, что произошло. Твоя подруга звонила, но у нас не было нормальной связи. По обрывкам ее слов мы поняли, что ты приболела. Вчера она снова с нами связалась и передала данные для посещения.

Приболела. Меня буквально не существовало семнадцать дней. И семь часов. А вы, черт возьми, даже не заметили этого.

Как обычно происходит, я не успеваю вставить и слова, как разговор, в котором никто не хочет меня слышать, продолжается: