Доносится из библиотеки!
Но тихо… книги, захлопнувшись, их приглушают.
Девы ночи напролет суть девы, не более того.
Вернулись в полдень.
И узрели в изнеможении всех трех товарок
закадычных,
Что пребывали в опьянении,
Воспоминаниями терзаясь,
Под солнцем за столами сидя, словно при луне.
Кивни.
Сдай книгу,
Уходи, ни в коем случае не любопытствуй,
Куда, куда, куда запропастились
Они, изваянные из мрамора холодного девицы.
Спроси у тишины,
Придется подождать,
Но ты в ответ получишь только
Печальную воспоминания улыбку,
Которую они поспешно скроют и носовым
платком сотрут.
Опять состарились и одиноки, нетисканные,
без колец,
И бледные, и веет ледяным дыханием от них,
Им суждены остывший полдень и беспросветные
часы дневные,
Они обдумывают ваш вопрос,
Рекомендуют каталожный номер и
Одаривают целомудренным советом.
Воспоминание[14]
Я говорил себе:
Так вот куда мы бегали по травам,
Сначала влево, потом направо,
Четыре десятилетия тому назад.
Вернулся я и зашагал по улицам,
Увидел дом, где я родился, вырос
И проводил свои безбрежные деньки,
Которые теперь укоротились. Просто я
пожаловал
Взглянуть на то, что некогда казалось мне
Бескрайним лабиринтом дней.
Но более всего хотелось мне найти места,
где мы
Носились, как собачки, наперегонки
По тропкам, проторенным индейцами, а
может, братьями,
Подвижными, смышлеными, воображая,
будто все мы – племя.
Я пришел к оврагу.
Я, седовласый, но с живым умом,
Скатился вниз едва не кубарем по тропке.
И что я вижу?
Ни души!
Глупцы! Подумал я. Мальчишки новой эры,
Неужто невдомек вам, что здесь
Вас ждет не дождется Бездна?
В оврагах зелень пышная, укромные
местечки
Населены бродячими бандитами и дикарями,
Разбойницами-пчелами, которые цветы
Обкрадывают, чтоб с деревьями делиться.
Здесь гулкие пещеры и ручьи, чтоб рыскать
в поисках добычи:
Водомерки, раки
Или резиновый сапог, давно утопший…
Ведь это сокровищница от природы!
Так почему же тут такая тишина?
Что с нашими мальчишками стряслось,
Раз ныне они не носятся как угорелые,
Не замирают в созерцании творения
Христова:
Его чистейшей крови, сочащейся сиропом
из израненных деревьев?
И почему здесь только пчелы и дрозды,
полегшая трава и ветер?
Что бы там ни было. Шагай. Шагай. Смотри
и пребывай
В объятьях сладостных воспоминаний.
Я к дубу подошел; когда мне минуло
двенадцать лет, я на него залез
И стал вопить, звать Скипа, чтоб он меня
спустил на землю,
До которой – тыща миль. Я голосил,
зажмурившись.
Мой брат несказанно развеселился и с хохотом
полез на выручку.
Он вопрошал: Ты что там потерял?
Я промолчал. Да я скорей бы умер, чем
признался.
А я туда залез, чтобы записку спрятать в
беличьем гнезде,
В которой начертал я сокровенные слова,
уже давно забытые.
И вот, мужчина средних лет, стою под дубом
среди зелени оврага.
О боже, не такой уж он высокий. Чего я так
вопил?
От силы будет в нем пятнадцать футов.
Я без усилий на него могу взобраться.
Что я и сделал.
И присел на корточки, как старенький дикарь.
Благодаренье Богу,
Что никто не видит великовозрастного дылду,