Известный царедворец генерал-лейтенант А.А. Мосолов (1854–1939) делился наблюдениями относительно некоторых черт характера Государыни:

«Скажу несколько слов и о религиозных настроениях Александры Федоровны.

Православная обрядность очень понравилась ей, еще когда она была совсем юною принцессой. Ее стали постепенно подготовлять к переходу в нашу веру, и она действительно к ней обратилась. <…>

Я часто имел случай видеть императрицу на церковных службах. Она обычно стояла как вкопанная, но по выражению ее лица видно было, что она молилась. Когда отец Александр (Васильев) стал ее духовником, он громко читал все молитвы, даже обычно читаемые вполголоса в алтаре. Царица очень любила его службу и выстаивала ее всю. Заболев, она слушала службу из своей молельни. <…> В Царском Селе Александра Федоровна любила ходить молиться в темные приделы Феодоровского собора, ею же построенного. Мистическое настроение императрицы с годами прогрессировало: ко времени появления Распутина она уже была подготовлена к тому, чтобы попасть под любое влияние». (Мосолов А.А. При дворе последнего императора. Записки начальника канцелярии министра двора. СПб., 1992. С. 105–106.)

Французский посол в России Морис Палеолог так объяснял (со своей точки зрения) влияние Г.Е. Распутина на императрицу и некоторые свойства ее характера: «Покорность, с которою Александра Федоровна подчиняется влиянию Распутина, не менее знаменательна. Когда она видит в нем “Божьего человека, святого, преследуемого, как Христос фарисеями”, когда она признает за ним дар предвидения, чудотворения и заклинания бесов, когда она испрашивает у него благословения для успеха какого-нибудь политического акта или военной операции, она поступает, как поступала московская царица, она возвращает нас к временам Ивана Грозного, Бориса Годунова, Михаила Федоровича, она окружает себя, так сказать, византийской декорацией архаической России». (Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991. С. 145–146.)

2 января 1916 г. произошло одно не особенно приметное событие. Старшая сестра милосердия Валентина Ивановна Чеботарева (1879–1919) из Царскосельского Собственного Ее Императорского Величества Александры Федоровны лазарета записала в своем дневнике:

«2-го января (запись в дневнике сделана позже от 8 января. – В.Х.) было освящение Вырубовского лазарета. Освящал Питирим, Григорий (Распутин. – В.Х.) присутствовал, приехал открыто в экипаже. Слава Богу, что из Детей никто не был – наши приехали работать». (Из дневника В. Чеботаревой. 1916 год / Скорбный Ангел. Сост. С.В. Фомин. СПб., 2005. С. 337–338; Новый журнал. № 181. Нью-Йорк, 1990. С. 210.)

Протопресвитер русской армии и флота Г.И. Шавельский критически отмечал в своих воспоминаниях особенности времени и религиозные устремления светского общества: «Своей печальной карьерой Распутин был обязан гораздо менее самому себе, чем болезненному состоянию тогдашнего высшего общества, к которому, главным образом, и принадлежали его поклонники и почитатели.

Спокойной, здоровой религиозностью в этом обществе тогда не удовлетворялись; как вообще в жизни, так и в религии тогда искали острых ощущений, чрезвычайных знамений, откровений, чудес. Светские люди увлекались спиритизмом, оккультизмом, а благочестивейшие епископы, как Феофан и Гермоген, все отыскивали особого типа праведников, вроде Мити Гугнивого, Дивеевской “провещательницы”, Ялтинской матушки Евгении и т.п. Распутин показался им отвечающим требованиям, предъявляющимся к подобного рода праведникам, и они, даже не испытав, как следовало бы, провели его сначала в великокняжеский, а потом и в царский дворец. В великокняжеском дворце скоро поняли, что это фальшивый праведник, а в царском – проглядели. Там Распутин сумел пленить экзаль-тированно-набожную царицу. Она более многих других искала в религии таинственности, знамений, чудес, живых святых, а ее материнское чувство все время ожидало помощи с Неба для ее несчастного, больного сына, которого бессильны были исцелить светила медицинской науки. Распутин вошел в царский дворец с уже установившейся репутацией “Божьего человека”, санкционированной тогда несомненными для Царского Села авторитетами – епископами Феофаном и Гермогеном.