Я не собиралась поддаваться колдовству.

– Это все, святой отец.

Он, к удивлению моему, не стал настаивать и быстро отпустил мне грехи. Стукнула, опускаясь, дощечка; я слышала, как отец Реми вышел. Недолго думая, я вышла вслед за ним.

Он стоял, скрестив руки на груди, и задумчиво смотрел на меня. Солнце золотило контуры его фигуры, и казалось, что священник светится, словно нарисованный на иконе. Не хватало нимба и подпевающих ангелочков. Яркий блик лежал на его волосах, как излишне щедрый мазок краски.

– А как же поучение? – спросила я. – Ведь вы должны учить меня не дерзить, верно?

– Вы действительно станете меня слушать? Меня, чужого вам человека? – Только губы его шевелились, и создавалось впечатление, будто со мною говорит статуя. – Нет, я не настолько самонадеян. Вы должны сами прийти ко мне и захотеть беседы, открыть свою душу, возжаждать изменений. Иначе ничего не выйдет. Перед падением возносится сердце человека, а смирение предшествует славе.

Я не понимала, где он говорит цитатами из Библии, а где – своими собственными словами. Впрочем, была ли разница? Вера пустила в нем корни, он сам обратился в веру. Не разящее копье Господне, но саван удушающий. Отец Реми только делает вид, что благоволит ко мне. Это ловушка.

Я улыбнулась.

– Что ж, тогда вам остается только подождать, когда я приду к вам. А если я не захочу?

Не дожидаясь ответа, я развернулась и пошла к выходу из капеллы, а он так ничего и не сказал мне вслед. На пороге я не выдержала и обернулась. Отец Реми уже не смотрел на меня. Он стоял на коленях перед алтарем, опустив голову, прильнув ладонью к ладони. На мгновение мне сделалось стыдно, однако я тут же подавила это лишнее чувство.

Он остановил меня, когда мы с Мишелем уже стояли на пороге. Я завязывала ленты шляпки, Мишель же ворковал что-то, сжимая любимую игрушку – маленькую деревянную лошадку. Он всегда брал ее с собой, если мы выходили в город.

– Дочь моя, – прозвучал за моим плечом голос отца Реми, – вы куда-то собрались?

В последние дни он снова позабыл обо мне. К исповеди не звал, во время мессы не выделял – словом, просьба мачехи пропадала втуне. А сейчас вот стоял близко, и снова этот запах сухой травы, горящих свечей, ладана.

– Мы с Мишелем отправляемся гулять, – объяснила я: никакой тайны в том не было. – Я обещала ему показать церковь Сен-Этьен-дю-Мон.

– Но это неблизко. – Судя по всему, в расположении местных церквей священник разобрался быстро. Я знала, что он начал выходить из дому – иногда видела его шляпу из своего окна.

– Ничего, мы любим прогулки. Правда, Мишель?

Брат радостно закивал. В его глазах, видевших мир совершенно не так, как мои, сияло непреходящее счастье – оттого, что я забираю его в расцвеченный осенними красками мир, который дробится и тает, словно леденец. Обязательно куплю Мишелю леденец.

Священник бросил взгляд в узкое окно.

– Я буду сопровождать вас.

– Не стоит, отец Реми. – Я вовсе не нуждалась в его обществе.

– Я никогда не бывал в Сен-Этьен-дю-Мон.

Нет, ему я леденец покупать не буду. И отказывать резко тоже нельзя, иначе он разозлится все же и заставит меня отбивать поклоны и бормотать молитвы, чтобы не дерзила слугам Господним.

– Хорошо.

– Подождите меня всего минуту, я возьму плащ.

Он отошел, а Мишель спросил, хмурясь:

– Что?

– Святой отец пойдет с нами, Мишель. – Я наклонилась, поправила ему выбившийся из-под шляпы по-младенчески мягкий локон. – Не бойся его. Он хороший человек.

Хороший или нет отец Реми, я не знала, только Мишелю незачем углубляться в тонкие материи взаимоотношений между людьми, которых он видит неведомо какими.