Я нервно оглянулась. Я-то привыкла ходить здесь одна – а я умею делать это практически бесшумно, не привлекая ничьего внимания к подозрительным шорохам. И тут пес оглушительно гавкнул! Эхо побежало куда-то вдаль.

– Тихо! Спокойно, Чак, – прошипела я сквозь зубы и помахала игрушкой.

Спокойно Чак не желал. И тут же, клацнув зубами, радостно подпрыгнул, вращая хвостом – чтобы вписаться в стену на этот раз в полете.

– Твою ж! Вперед! Вперед, Чак! Давай, за мной, вот так… да как хозяин тебя еще не прибил!

Пока добрались до камбуза, я прокляла свою идею множество раз. В следующий раз буду красть кота! Или нет… добуду на станции мышь! Вот, мышь – идеально, ее можно вообще принести в кармане. Даже знать не хочу, как звучит и на что похож собачий лай, многократно искаженный блуждающим эхом и доносящийся из-за стен…

Разумеется, открыто выходить из-за панели в стене камбуза при всем честном народе я не собиралась. Поэтому мы с псом забрались в систему воздуховода – несколько вентиляционных решеток находились на уровне пола за духовыми шкафами. Вообще-то современные духовки снаружи практически не нагреваются, но по технике безопасности на корабле их все равно полагалось размещать перед вентиляцией – причем с расстоянием от стены не менее сорока сантиметров. Идеальное место, чтобы пробраться на камбуз никем не замеченной – кто же станет заглядывать за плиты, когда и так дел по горло!

Решетку я себе расшатала давно. Лаз небольшой, мне только-только протиснуться. Главное, делать это бесшумно! И почему я не догадалась заранее замотать тряпкой рот пса? И заодно лапы! Кто же знал, что собаки так цокают по полу когтями!

Впрочем, кажется, когда мы завернули в лаз, Чак решил, что это какая-то новая игра – и покорно пополз за мной следом.

За плитами я выбиралась особенно осторожно. Стоит кому-то обратить внимание на шорох и заглянуть сюда – и все годы моей маскировки пойдут прахом.

Чаку на маскировку было плевать. Поэтому из вентиляции он выбрался, вывесив из пасти язык и стуча по полу хвостом. К счастью, на камбузе сейчас стоял такой гам, что этого никто не услышал. Я осторожно выглянула из-за плиты и убедилась, что все традиционно носятся, как ужаленные.

Так, теперь главное – не дожидаться, когда он гавкнет!

Поэтому я молча показала Чаку его игрушку и, высунув из-за плиты только руку, размахнулась – и резко запустила веревочку с узелками по полу на другой конец камбуза.

Вжаться в стенку я едва успела – лохматая рыжая молния едва не вынесла меня из моего укрытия под аплодисменты благодарной публики. Пес радостно рванул за игрушкой, которую ему наконец-то кинули, на скаку развевая ушами и вывешенным языком.

Раздался удар, как будто что-то упало, чей-то вопль, вскрик, а потом – душераздирающий, на грани ультразвука – визг.

Я даже выглянула из своего укрытия – благо все смотрели сейчас совсем в другую сторону.

Визжала Генриетта. Кто бы мог подумать, что она так умеет! Высокий звук совершенно не сочетался с крупной дородной фигурой и всем ее обликом. На лице нашей поварихи был написан совершенно инфернальный ужас.

Надо сказать, во владениях Генриетты все всегда было буквально стерильно. На корабле, по-моему, никто даже не знает, блондинка она или брюнетка – никто и никогда не видел нашего шеф-кока без плотной белоснежной поварской шапочки. В точно таких же щеголяли все без исключения поварята и кухонные рабочие. Ни один волосок не может упасть на территории камбуза. Мыли и чистили здесь все по нескольку раз в день – так что на камбузе можно было хоть с пола есть, по-моему.