Великий пост проходил для нас особенно трудно, поскольку герцог Эрколе отказывался пустить в ход приданое мадонны. Несколько ее музыкантов-испанцев были вынуждены вернуться в Рим, когда у нее закончились деньги на их содержание, хотя певцы вроде бы даже были рады уехать, говоря, что болотный воздух портит их голоса. За ними поневоле последовали и другие – личный ювелир, свечных дел мастер и различные слуги. Вероятно, мадонна надеялась, что Святой Отец, увидев, как его дочери приходится уменьшать расходы, пригрозит старому герцогу отлучением от церкви, если тот не снимет замки с сундуков. В общем, она продолжала храбро улыбаться, всех очаровывать и со всем соглашаться в новой обстановке, а если и плакала по ночам, мы этого не знали, потому что каждую ночь она проводила с доном Альфонсо. Как молодожены, они получили разрешение понтифика исключить воздержание из Великого поста.

Мы проводили дни, посещая мессы и сестру Осанну в ее новой обители – монастыре Святой Екатерины.

– Полагаю, сестре Осанне будет приятно видеть знакомое лицо на новом месте, – заметила донна Изабелла, увязавшаяся с нами в одно из таких посещений. – Разумеется, для всей Мантуи большая честь, что ваше высочество проявляет к ней интерес, но я всегда сомневалась, что она легко перенесет путешествие.

– Мне показалось, что всю дорогу сюда она не проявляла беспокойства, – произнесла донна Лукреция, пока мы ждали, добравшись до монастыря, когда откроют дверцу нашей кареты. – А ты как думаешь, Виоланта?

Меня в очередной раз выбрали сопровождать мадонну во время визита ради моего христианского просвещения, а также чтобы присматривать за Фонси, которого она теперь возила повсюду с собой.

– Несомненно, она разделяла наше общее настроение, мадонна.

Донна Лукреция натянуто, но благодарно улыбнулась. Бледная, с похудевшим лицом, она стала так похожа на Чезаре, что я с трудом могла смотреть на нее. На мое везенье, ситуация требовала, чтобы я почти постоянно ходила потупившись. Случалось, на время я забывала о Чезаре, но так забывают об окружающей природе, когда она тут же напоминает о себе изумительной паутиной, мохнатой от инея, или резким одиноким лаем лисицы в ночной тьме.

– Все равно, – возразила донна Изабелла, сунув в рот засахаренный листочек мяты, – у меня создалось впечатление, будто она только собралась пророчествовать, как сильный ветер ей помешал. Я бы посоветовала не тревожить ее, если бы меня спросили.

Блеск в глазах донны Лукреции ясно дал понять, что она, как и я, полагала, что донна Изабелла выскажется при любых обстоятельствах, не дожидаясь, когда спросят ее мнения.

– Я знаю, сейчас пост, – продолжила донна Изабелла, нащупывая пухлыми пальцами второй листок мяты в золотой эмалевой коробочке, висевшей у нее на поясе, – но я никак не могу отбить привкус щуки, что нам подавали днем. Уверена, рыба была несвежей. Придется вам, дорогая, взять твердой рукой бразды правления над здешней кухней. Слишком долго этим домом занимались одни мужчины.

– Вам бы пожевать кардамона, Изабелла. Он лучше освежает дыхание, чем мята, к тому же его не нужно засахаривать для хранения.

Мальчишка, помощник кучера, установил рядом с дверцей кареты ступень, и я спустила Фонси на землю, чтобы он облегчился, и уже потом занялась донной Лукрецией – помогла ей выйти из кареты, а Катеринелла поправила шлейф ее платья. Уже две или три недели, как у мадонны пропал аппетит и она казалась слабой. Она объясняла это простудой, вызванной сменой времен года, но мы не сомневались, что она беременна. Дон Альфонсо ведь не пропускал ни одной ночи в ее спальне, и, как выразилась Анджела с ноткой зависти в голосе, они явно проводили время не за игрой в карты. Делались ставки, а мы, дамы, считали дни до следующих месячных мадонны так же тщательно, как считают те, у кого есть любовники, но нет мужей.