Уже стемнело, мальчишки-факельщики давно перестали зажигать фонари в нашем районе, поэтому те, кто к нам присоединялся по дороге к городским воротам, казались тенями от сгущавшихся сумерек. Они шли или ехали верхом, стараясь двигаться как можно тише и даже не дышать в этот странный зловещий час, когда обычные предметы не похожи на себя. Дома, как во сне, выплывали из темноты, поблескивая мозаичной плиткой или медными накладками на дверях. Иногда я узнавала в темноте чьи-то лица, но вскоре они снова исчезали, и я уже не знала, было ли это на самом деле или привиделось. Особенно когда Рейчел Абравейнел мне улыбнулась; тогда я решила, что это наверняка сон.

Оказавшись за пределами еврейского квартала, мы сбились в кучу, мужчины обступили женщин и детей. До нас уже дошли слухи о том, что евреев на улице забивают камнями, сталкивают в помойки или опрокидывают им на головы ночные горшки. Мама с подругами шепотом обсуждала одну еврейскую женщину, которую подвергли какому-то унижению, но при чем там была свинья, я так и не поняла, сколько ни напрягала слух. На нас, однако, никто не обращал внимания, хотя, как мне казалось, я чувствовала взгляды, наблюдавшие за нами сквозь щели в ставнях. Наши старые соседи не осмеливались смотреть на нас, когда подсчитывали стоимость наших брошенных домов, виноградников, мастерских и лавок.

Я скорее чувствовала, чем слышала, как мама иногда заговаривала, ее голос вибрировал через мое тельце, прижатое спиной к ее мягкому животу и груди.

– Да простит меня Всемилостивейший, – обращалась она к тому, кто шел рядом с нами, – но мне не следовало слушать Хаима. – Она замолчала, проверяя, крепко ли я сплю. Я не шелохнулась, глаз не открыла, поэтому мама продолжила: – По крайней мере, если им суждено было погибнуть, я могла бы уйти вместе с ними.

– А как же, Лия, твоя дочь? – раздался голос из темноты.

Я едва осмеливалась дышать. Погибнуть? Неужели мама получила известие? Неужели оно и явилось причиной нашего внезапного побега? Они все погибли или только некоторые? Прошу тебя, Господи, если кто-нибудь из моих братьев погиб, то пусть это будет маленький Хаим, чтобы мне больше не пришлось терпеть от него пытки. Как же они погибли? Где? Что теперь будет с нами? Я задыхалась под градом вопросов, сыпавшихся, как песок через воронку.

– Если бы не моя дочь, я бы ушла с Хаимом. Он говорил, что нам ничего не грозит, ведь Эстер такая беленькая и изящная. И вот теперь амнистии конец, а я все ждала, но ничего не дождалась: ни денег, ни известий. Как женщине с маленьким ребенком одной добираться до Рима? А если его там не окажется?

Я плохо помню путешествие – было темно, светло, затем снова темно, и так много раз. Помню, что камнем выпала из седла и потом с трудом передвигалась, так болели и ноги и зад, помню, что спала на комковатой земле, оставлявшей на коже отпечатки. Поначалу мы еще устраивали пикники, лакомясь хлебом, абрикосами и маленькими тефтельками, сдобренными корицей. Вскоре наступил голод, жажда, и мне уже казалось, будто я больше не выдержу. Но тут ко мне спустился ангел безразличия и унес все горести с собой. Я спрашивала у себя, не умерла ли я, попав в рай, где ничего нет. Мы сменили землю на море, горные хребты на высокие волны, покачивание в седле на ходившую ходуном палубу. И неизменно, как хор в античной пьесе, звучали слова: «Если бы не моя дочь».

Отношение мамы ко мне не переменилось. Она оставалась если не веселой, то оптимистично настроенной. Следила, чтобы я читала молитвы по определенным часам, учила меня песням и заставляла практиковаться в расстановке пальцев на цимбалах, расчерчивая плоский кусочек земли или кусочек палубы мелом. Благодаря ее заботам у меня всегда было вдоволь шитья, хотя теперь я чаще штопала и ставила заплаты, чем вышивала. А еще мама успокаивала меня, говоря, что мои ушки такие маленькие, что генуэзский корсар наверняка пощадит меня, швырнет обратно в море, как слишком маленькую рыбку, непригодную для еды. В начале нашего морского путешествия меня часто тошнило, и мама, скрывая свое недомогание, придерживала мою голову, когда я перевешивалась через перила, и заставляла полоскать горло морской водой. Лучшее лекарство, объясняла она. Уверена, мама даже не подозревала, что я теперь знала, как она в действительности ко мне относится.