– Ничего, что я без звонка? – осведомился он от порога, причем не переступая его. – Не прогонишь?

– Гость в дом – радость в дом, – изобразил гостеприимный жест я. – Проходи.

– Пожрать чего есть? – потер осунувшееся лицо ладонью он. – Со вчерашнего дня крошки во рту не было. И это… Мне бы умыться, если можно. В таких дебрях всю ночь шарахался – жуть. Хватает еще в столице медвежьих углов, причем в самом прямом смысле.

– Ванная тут, – ткнул я пальцем в дверь, на которой с незапамятных времен висела овальная фигулька с изображенной девчушкой, стоящей под душем. Счастливое и безоблачное прошлое, никто в этих безобидных предметах и не думал усматривать мотивы педофилии.

Снять ее, что ли, от греха? И вторую, с туалета, ту, на которой писающий мальчик изображен, тоже?

– Мое почтение всем тут обитающим, – заглянул в комнату Нифонтов и помахал рукой.

– Да пошел ты, – фыркнула Жанна, глядя на оперативника. – Сто лет бы тебя не видеть.

– И то правда! – пробурчал Родька из-под кресла. – Тоже мне гость. Приперся с пустыми руками, да еще корми его. Не надо нам таких гостей!

– Они тоже очень рады тебя видеть, – хлопнул я Николая по плечу. – Иди умывайся, а я чайник поставлю пока.

– Врун! – одновременно сообщили мне слуга и спутница.

Ну вот невзлюбили мои домашние сотрудника отдела. Впрочем, есть такое ощущение, что они вообще никому, кто приходит сюда, не рады. Ну, кроме разве Вавилы Силыча.

– Так что там с товарищем Антуаном? – спросил я у Николая, когда тот маленько подкушал и с немалым удовольствием пил третью чашку чаю, в которую перед тем кинул пять кусков сахару. – Я глянул по нему кое-какую информацию – он был шалун, причем изрядный. Говорил много лишнего, часто выдавал свои фантазии за факты и искренне верил в то, что гениален как журналист.

– Все так, – подтвердил Нифонтов. – А еще любил разоблачать все и вся, даже в тех случаях, когда это было откровенно нелепо или небезопасно. Потому и нашли его как-то утром синенького и холодненького в машине на подземном паркинге одного из торговых центров. Мигом поставили диагноз «разрыв сердца», выписали отказную по открытию уголовного дела, кремировали и похоронили.

– Может, правда он до чего-то такого докопался? – предположил я. – Раз в год и палка стреляет. Не исключено, что он сам не понял, что залез не туда.

– Одна из последних статей была о том, что кое-кто… – Нифонтов многозначительно глянул на меня и ткнул пальцем в сторону потолка. – Кое-кто играет в той же лиге, что и сам Осьмянин. В половом смысле. Так это, нет – уж не знаю, но, положа руку на сердце, крепко в этом сомневаюсь. Там человек, во-первых, в том возрасте, когда даже и гетеросексуальные излишества уже не сильно нужны, а во-вторых, прошедший через горнило девяностых, пяток локальных войн и все остальное прочее, что к нашей действительности прилагалось. Знаю, подобная характеристика не показатель, всякое случается, но тут все же есть ряд обоснованных сомнений. Но вот в то, что он, узнав о себе новые интимные подробности, запросто мог дать распоряжение смутьяна Антошку закопать, как картошку, верю сразу. И даже не осуждаю подобное решение, хоть служебное положение меня к этому обязывает. Ну, просто всему предел должен быть, даже в разрезе скандальной славы.

– Поддержу. Тем более что не так уж много с уходом эдакого красавца общество потеряло, – усмехнулся я. – Мне другое интересно. Слушай, а как этот Осьмянин на такое кладбище попал? Ему вроде по штату не положено, не того калибра особа.

– Да у него дед был о-го-го какой – генерал, конструктор и так далее. Этот участок ему государство еще в те времена выделило. Грех такое говорить, но хорошо, что он не дожил до того времени, как внук взрослеть начал, и раньше помер.