– Говори.

– Господин, беда, колонна наша атакована мужичьём на марше. Маршал ранен был почти сразу. Построиться в боевые порядки никто не успел, колонну рассекли на две части. Откуда взялись – непонятно.

«Похоже на то, что и с нами было».

Волков слушал дальше, холодея сердцем.

– На арьергард сразу наехали рыцари, смяли его, сразу за ними навалилась пехота. Полковника фон Клейста там убили. Людишки побежали сразу, кто не сбежал, тех порезали всех. Наш арьергард был разбит и развеян сразу, и полчаса не прошло. Авангард и центр колонны пытались строиться, но их непрерывно обстреливали, ранили полковника Эберста, а потом и авангард атаковали, а мужиков было много, не менее трёх с половиной тысяч.

«Вот куда они шли ночью. Они решили с лагерем не мучаться. Людей на частоколах да на рогатках под картечью не гробить. Решили нанести удар нашим главным силам на марше. Вот тебе и быдло. Вот тебе и нелепые мужики. Разбивают нас по частям. Но как они узнали, что фон Бок вышел? Неужто у них шпионы так хороши, что всё знают, что в округе творится?»

Волков был в растерянности. Он не был уверен, что всё это правда, может, хитрецы что-то задумали? Это не могло быть правдой, не мог железнорукий предатель, мужицкий генерал, быть лучше многоопытного фон Бока. И он продолжал слушать.

– Полковник фон Кауниц смог построить пару рот и пытался мужиков оттеснить.

– И что? – спросил кавалер.

– Дальше мы не знаем, нас позвал генерал фон Беренштайн, приказал ехать к вам.

– Ко мне? Зачем?

– Он приказывает вам со всеми возможными силами идти к нему на помощь.

Тут кавалер и призадумался, лошади у кавалеристов все в пене, их гнали, не жалели.

– Сколько же вы ехали сюда? – спросил Волков.

– Два часа, господин.

Два часа? Значит, пехоте туда идти часов пять. Значит, пехота только к ночи туда поспеет. И фон Беренштайн либо сам отобьётся, либо уже будет разбит. А он со своими людьми ещё и рискует, придя туда, сам попасть под удар мужицких колонн. Зачем же такой приказ отдавал генерал фон Беренштайн?

Волков смотрит на усатого кавалериста внимательно, спрашивает как бы между прочим:

– А маршал, говоришь, ранен?

– Да, говорят, пуля пробила горжет, угодила ему в шею. Крови было много, как бы не помер старик, – отвечает кавалерист.

– И приказал мне выступать не он, а генерал фон Беренштайн?

– Да, господин.

– И письменного приказа ты не привёз?

– Нет, господин, где там было приказы писать, бой шёл вокруг. Генерал на словах всё говорил.

Волков поднимает руку, чтобы привлечь к себе внимание своей охраны, а затем указывает на кавалеристов пальцем:

– Арестовать их.

Кавалеристы удивлённо переглядываются, а усатый спрашивает:

– Господин, за что?

– Вас я не знаю, – отвечает ему полковник, – а подпись маршала фон Бока на приказе крепко держать лагерь и охранять обоз мне известна. Посидите, пока всё не прояснится, под стражей.

– Господин, а кони наши? Их покормить нужно, расседлать.

– За них не волнуйтесь.

Растерянность, вернее, озадаченность, и заставили его сначала ходить из стороны в сторону вдоль загона для коней, рукой трогая их морды, которые они тянули к нему доверчиво в надежде получить какое-нибудь лакомство. И солдаты, и возницы поглядывали на него с видимой тревогой. Он замечал их взгляды. И понимал, что это нехорошо. Командир не должен вида иметь озадаченного, растерянного или испуганного. Даже в самой плохой ситуации вид старшего должен внушать людям надежду. Чтобы не волновать людей своим поведением, он ушёл в шатёр.

И что ему было делать, опять посылать Гренера с кавалерией проверить слова прибывших? Так они вернутся лишь к ночи. Да ещё и вовсе, может, не вернутся. Идти самому с крепким отрядом? Нет, это исключено. Он не покинет лагерь. И не выведет отсюда людей. Пока не будет понимать, что происходит. Но что-то говорило кавалеру, что приехавшие кавалеристы не врут, там, в двух часах езды отсюда на запад, идёт бой. Мужики Железнорукого и вправду напали на колонну маршала. Уж больно похож был рассказ кавалеристов на то, что было с его полком.