– Визитор! – прошелестел шепот среди членов капитула. Они приняли торжественные позы, погрузились в глубокомыслие и величественно застыли.

Визитор, присланный от верховных правителей ордена из Европы, интересовал всех чрезвычайно.

Хотя и обязанный, на основании присланных писем, принять визитора и допустить его к рассмотрению работ петербургских лож, Елагин был недоволен бесцеремонным вмешательством лондонской ложи-матери, гроссмейстера великого Востока Франции и принца Гессен-Кассельского. Он находил, что хотя Россия как провинция и обязана известному повиновению высшим ордена особам в Европе, но более в смысле выражения почтения и принесения дани сердечной благодарности. А засим полная самостоятельность и независимость его, наместного мастера, очевидна. Если же и возможно допустить инспектирование работ российских лож, то, во всяком случае, и герцог де Бофор, и герцог Шартрский, и принц Гессен должны были послать письма непосредственно ему, Елагину, провинциальному великому мастеру всей России, предупреждая о прибытии инспектора. Сильно не понравилось Елагину и то обстоятельство, что сей инспектор инкогнито прожил в Петербурге около трех месяцев, не давая о себе знать уместному мастеру. Очевидно, это время он употребил на собирание сведений о состоянии лож и их работах. Может быть, вступил и в сепаратные переговоры с мастерами помимо него, Елагина. Глубоко оскорбило его и то, что инспектор не явился лично вручить ему верительные письма, а прислал их в пакете, запечатанном большой печатью Соломонова храма, которой владел только один граф де Сен-Жермен, великий алхимик, магик и астролог, а по убеждению Елагина – великий шарлатан.

Все это заставило Елагина смотреть на прибытие инспектора как на интригу, против него направленную. Возведенный в звание наместного мастера России еще 26 февраля 1772 года герцогом де Бофором, в удостоверении чего ему был дан диплом на пергаменте, наклеенном на синий атлас и обложенном вокруг золотым гиероглифическим тиснением, он к тому времени состоял вольным каменщиком уже тридцать пять лет. За это время Елагин набрался опыта, много чего перевидел в практике действий ордена, чтобы сохранить наивное доверие к европейским системам. Правда, он продолжал глубоко верить в высокое предназначение ордена, в то, что он хранит некие великие тайны знания и истины. Но всем основателям новых систем не доверял совершенно.

Большая часть лож Германии между тем приняла систему «строгого наблюдения» и подчинялась ей, подписав «акт повиновения». Основателем этой системы был барон Карл Гутфельд фон Гун, по орденскому имени Карл, рыцарь Меча. Беспрекословное повиновение неизвестным старшинам было основанием этой системы. О ней Елагин прямо говорил, что «система Гундова подлинно есть собачья», и не хотел ее принимать.

Отрицательно относился Елагин и к новым французским системам с пышными обрядами, многочисленными градусами и широким приемом всякого, кто уплатит за диплом. Но при всем при том Елагин был в сильной зависимости и от Берлина, и от Парижа. Кроме лож, основанных Елагиным по лондонским полномочиям, в Петербурге существовали ложи, созданные бароном Рейхелем по полномочиям шведского капитула в Стокгольме. Это вело к раздвоению власти. Наместный мастер видел, что многие ложи не признают его, тянут за Рейхелем, который стал как бы вторым провинциальным мастером. Желая и эти ложи подвести под свой молоток, Елагин вступил в переговоры. Но результат получился такой, что ложи Елагина и Рейхеля, принявши название «соединенных», реверсом, данным 3 сентября 1776 года, признали главенство берлинской главной ложи «Минервы»