По сути, главной причиной, по которой заговор 1957 года провалился, была значительная перемена настроений элиты. Как писал Александр Яковлев, новое поколение партийцев, поддержавшее Хрущева в 1957 году, а затем ополчившееся на него в 1964-м, не хотело возвращаться к напряжению и страху сталинского времени. Те, кто пришел к власти вслед за Хрущевым, мечтали о размеренной, безопасной и спокойной жизни. Главная цель руководства сводилась к тому, чтобы пожизненно оставаться у власти, не боясь никаких чисток. Это устраивало не только политиков высокого ранга, но и представителей советской элиты в целом. Членов правящей верхушки, которые впадали в немилость, просто отодвигали в сторону, “ссылали” на работу в посольства, отправляли на пенсию или – в крайнем случае – сажали под домашний арест, однако физически не устраняли.
В 1960-е годы благодаря этим вегетарианским правилам смогла уцелеть и новая элита, преследовавшая собственные цели. Эти люди радовались не столько смерти Сталина, сколько своей молодости, своим надеждам, силам и – что самое главное – тому, что они остались живы. Хрущев и в буквальном, и в переносном смысле открыл кремлевские ворота для поколения людей, родившихся в начале 30-х годов.
К этому поколению принадлежал и Александр Бовин, входивший в аппарат ЦК КПСС и писавший речи Брежнева. Как он вспоминал в своих мемуарах, “начала накапливаться критическая масса, которая всего лишь через четверть века разнесет самый мощный тоталитарный режим ХХ века”[35]. Незаметно и постепенно происходила смена поколений – двигатель всех больших общественных перемен в России.
Люди, воодушевленные ХХ съездом КПСС, не стремились разрушить государственную систему. Они пытались внедриться в нее, завладеть ее орудиями и обратить их против адептов Сталина. Разоблачение культа личности не ослабило в них веру в идею социализма и советского государства. Осуждение сталинских репрессий было подтверждением самоочистительной силы социализма. Сталинизм воспринимался не как производное советского режима, а как его искажение. Поколение, к которому принадлежали Яковлев и Бовин, намеревалось улучшить систему доказательств, а не ниспровергнуть саму теорию. Вот как рассуждал Егор:
Мы поступились бы прежде всего памятью тех, кто безвинно пострадал, если бы приняли культ личности за наш строй… Нет, культ личности никогда не был нашим строем. Он возник вопреки ему… Величие революции не только в том, что трудящиеся взяли власть в свои руки, – оно в создании такого строя, который неминуемо отвергал бы все несвойственное ему[36].
Поколение Егора жило с “гамлетовским комплексом”: эти люди ощущали потребность вернуть отцам доброе имя и выполнить их заповеди, одновременно соотнося свои поступки с нравственными принципами. “Гамлет” – пьеса, фактически попавшая под запрет при Сталине, – вернулась на советскую сцену вскоре после его смерти, когда люди нового поколения окончили университеты и вступили во взрослую жизнь. В спектакле режиссера Николая Акимова – первой постсталинской постановке “Гамлета” в Москве в 1954 году – ощущался напор жизненной энергии, силы и решимости: произнося монолог Гамлета “Быть иль не быть?”, актер Николай Охлопков яростно тряс железные решетки, опускавшиеся с колосников.
Дети старых большевиков были советскими принцами или патрициями. Приняв доставшееся им по наследству право на власть, они взяли на себя и личную ответственность за страну. Они не укрывались от советской действительности и никогда не задумывались об эмиграции. Это была их страна, и они хотели изменить ее в соответствии с собственными потребностями и представлениями о том, что правильно, а что нет. Мысль о том, что было бы, “если бы наверху был я”, как говорил Егор, укоренилась в них прочно. Они родились для деятельной жизни, имели для нее достаточно сил и постоянно искали дело, к которому можно было бы эти силы приложить.