Советская система держалась на двух опорах – идеологии (пропаганде) и насилии, которые создавали напряжение и усиливали друг друга по принципу арочной конструкции: пропаганда оправдывала насилие, насилие поддерживало ложь и пропаганду.
Никита Хрущев, пришедший к власти после смерти Сталина, репрессии ослабил, сделав ставку не на насилие, а на идеологию и пообещав построить коммунизм к 1980 году. Писателям и пропагандистам он отводил роль не менее, а может, и более существенную, чем службам госбезопасности. Выступая в 1957 году на совещании советских писателей, Хрущев заявил: “Как солдат не может воевать без патронов, так партия в идеологическом вопросе не может воевать без печати. Печать – это наше главное идейное оружие, и мы не можем отдать его в руки ненадежные, это должно быть в руках самых верных, самых надежных, которые действительно стреляли бы из этого оружия и разили бы насмерть врагов рабочего класса”[10].
К 1980 году идеология совершенно выдохлась. Экономика вошла в длительную стагнацию, а мечта о прекрасном будущем стала предметом анекдотов. Один из ведущих советских журналистов перестроечной эпохи Александр Бовин, писавший до этого речи Леониду Брежневу, вспоминал: “Только ложь, конечный продукт идеологов, обеспечивала эффективность насилия (актуального или потенциального), на котором держалась система”[11]. Страх поддерживался не массовым террором, а ограниченным насилием, направленным главным образом против диссидентов. Когда из-под системы выбили вторую опору – тотальную ложь, – она рухнула, похоронив под собой тех, кто взялся ее реформировать. Обвал СССР определялся не столько экономическим упадком, революционными настроениями в центре (они проявлялись слабо) или борьбой за независимость на периферии империи, а крушением идей. Без лжи Советский Союз не мог сохранить легитимность. Властные элиты больше не видели необходимости защищать строй, ущемляющий их личный комфорт и препятствующий росту их благосостояния. Пропагандистская машина, однако, остановилась не случайно и не в один день. Как написал в своих мемуарах Отто Лацис, видный экономист и журналист той поры, друг Егора Яковлева и один из постоянных авторов “Московских новостей”, это было “тщательно спланированное самоубийство”[12].
Решающий удар нанесли не диссиденты (хотя их деятельность, безусловно, подрывала режим), а люди, контролировавшие СМИ. Горбачев нес знамя перестройки, но лозунги и призывы на нем писали Александр Яковлев и его команда журналистов и редакторов, в том числе Егор и Лацис.
Как сформулировал сам Егор, “это был совершенно потрясающий период. Все газеты, хором, требовали ликвидации этого государства, этого строя. А в то же время все газеты прекрасно жили за счет денег, которые давало государство, и получалось, что государство оплачивало создание общественного мнения, направленного на его уничтожение”[13]. Напрашивается вопрос: почему едва ли не самые привилегированные в стране люди пошли на это “самоубийство”? В своих мемуарах Александр Яковлев записал:
Я часто спрашивал себя: зачем тебе все это было нужно? Ты член Политбюро, секретарь ЦК, власти – хоть отбавляй, всюду красуются твои портреты, их даже носят по улицам и площадям во время праздников. Какого рожна еще-то надо?
Но мучило меня совсем другое. Многие годы я предавал самого себя. Сомневался и возмущался про себя, выискивая всяческие оправдания происходившему вокруг, чтобы утихомирить ворчливую совесть. Все мы, особенно номенклатура, так и жили двойной, а вернее, тройной жизнью. Думали – одно, говорили – другое, делали – третье. Шаг за шагом подобная аморальность становилась образом жизни, получила индульгенцию и стала именоваться нравственностью, а лицемерие – способом мышления